— Даже не знаю, — сказала Анжела.
— Тогда вернемся к этому разговору за ужином, хорошо?
Анжела согласно кивнула и вновь впала в отрешенную задумчивость, продолжая крошить хлеб.
После обеда Кирилл вернулся во флигель, по сложившейся уже традиции посидел за печатной машинкой, ничего не высидел и завалился на кровать. Последний день его пребывания здесь; завтра предстоит отправиться в душный, пыльный город и еще три недели промаяться в отпускной жаре. К родителям поеду, решил он, а то все работа, работа. Уже засыпая, он подумал, что так можно всю жизнь проспать. И заснул. И очень крепко.
К ужину Кирилл опять пришел самый первый. Точнее, первой была Александра Владимировна; она уже накрыла на стол, так что и помогать не пришлось. Потом из дома вышел Борис Борисыч. Вид он имел сонный, расслабленный, ко всему равнодушный. Из сада прибежала Катя и быстро уселась на свое место. Кирилл обратил внимание, как сильно она загорела за эти дни. Борис Борисыч слегка покашлял, посмотрел по сторонам, потом придвинул к себе тарелку с жареной картошкой и стал шарить взглядом по столу в поисках вилки.
— Она прямо перед вами, — строго сказала хозяйка.
Борис Борисыч на мгновение растерялся, но, наконец, увидел вилку, которая выглядывала из-за края тарелки.
— Спасибо, — пробормотал он, смущенно улыбаясь.
Послышался звук открываемой, а затем закрываемой двери. На лестницу второго этажа вышла Анжела. Кирилл поднял глаза и замер от неожиданности. Он смотрел, как Анжела, в своей широкополой соломенной шляпе, ослепительно белом жакете и такой же ослепительно белой юбке, неспешно спускается на землю. Борис Борисыч, видимо, обратив внимание на выражение лица Кирилла, тоже посмотрел в сторону дома и застыл с вилкой в руке.
— Всем добрый вечер! — весело сказала Анжела, подходя к столу. Кате пришлось встать с лавочки, чтобы мама прошла на свое место.
— Анжела, вы сегодня такая… нарядная! — произнес Кирилл и как-то вдруг смутился. Все-таки глупеют мужчины в присутствии красивых женщин!
— А маме не нравятся небритые мужчины, — вдруг сообщила Катя с определенной долей ревности в голосе.
Кирилл невольно потрогал себя за подбородок. И Борис Борисыч зеркально повторил этот жест, растерянно глядя на присутствующих, но, убедившись, что идеально выбрит, вернулся к ужину.
— Бритва у меня ужасная, — смущенно улыбаясь, сказал Кирилл. — Проще топором побриться.
— Как это, топором? — удивилась Катя.
— Это просто так говорят, — пояснил Кирилл. — Но я сегодня обязательно побреюсь. А где твой замечательный венок?
— Дома остался, — девочка махнула рукой.
— Катя, когда я ем, я глух и нем, — сказала Анжела.
Катя молча кивнула и весь ужин о чем-то размышляла: наверное, пыталась представить, как это мужчины бреются топором.
Когда все допили чай и Александра Владимировна принялась собирать посуду, Кирилл хотел подойти к Анжеле, чтобы напомнить о предложенных посиделках у костра. Но Катя опять о чем-то вполголоса переговорила с матерью, и они ушли к себе. Ну и ладно, подумал Кирилл и тоже отправился в свое жилище. Перед этим он получил разрешение у хозяйки развести небольшой костер из собранных ею веток.
— Я сама собиралась завтра этим заняться, — сказала Александра Владимировна. — Жгите, только аккуратно.
«Сяду у огня и предамся размышлениям, — думал Кирилл, входя во флигель. — Коньяку меня есть, апельсины — тоже, и это хорошо! Отметим нашу творческую неудачу! Вообще-то надо было лимонов купить…»
Он в который уже раз сел за стол и придвинул к себе печатную машинку. Представил, будто бы изо всех сил дует на заправленный в каретку лист и поднимаются тучи пыли. Усмехнулся и осторожно потрогал клавиши кончиками пальцев. А может, вообще работу сменить? Наняться матросом на какой-нибудь корабль и чтоб в дальний рейс. Но отсюда до ближайшего моря, как сказал классик, правда, по другому поводу, хоть три года скачи… Или отправиться в какую-нибудь экспедицию: в археологическую, геологическую — все равно. Только чтобы не сидеть вот так, без движения и без мысли. Чтобы сама жизнь заставляла работать руками, головой, всем существом своим…
Кирилл очнулся от дум, когда загремели задвигающиеся створки крыши. За окном было уже по- вечернему сумрачно. Какое-то заблудившееся насекомое — наверное, шмель — с разлету ударилось в стекло, с сердитым жужжанием стукнулось о него еще раз и полетело дальше.
Сложив в бумажный пакет апельсины, бутылку коньяка, кружку и спички, Кирилл вышел в сад. Ему показалось, может, после нагретого солнцем за целый день помещения, что здесь даже прохладно. Костер он решил разложить рядом с кучей собранного хозяйкой хвороста. Это было как раз возле гамака, так что при желании можно было не сидеть у костра, а лежать. Пониже бы только гамак опустить. Ну да ладно: и так сойдет!
Кирилл положил на землю небольшое бревнышко, которое давно уж приметил, сел на него и принялся ломать тонкие веточки, складывая их в виде маленького шалашика. Потом Кирилл оторвал кусок плотной бумаги от пакета с апельсинами, скомкал, сунул между прутьев шалашика и поднес зажженную спичку. Сидя на бревнышке, он смотрел на разгорающийся костерок, на пустующий гамак, на медленно темнеющее небо, усеянное огромными немигающими звездами, и думал о том, что вообще-то хорошо, что он сюда приехал. Непонятно — зачем, но это было совершенно неважно сейчас.
— Вы меня не дождались? — услышал он за спиной и обернулся.
Анжела стояла рядом и смотрела на Кирилла. Она была в том же белоснежном костюме, что и за ужином.
— Впрочем, я сама виновата: не предупредила вас. Катя утащила меня домой, чтобы рассказать очередную историю. Она у меня большая выдумщица. Весь мир для нее наполнен самыми разнообразными существами, и она с ними постоянно общается.
— А может, мир действительно наполнен этими разнообразными существами? Просто мы их не видим, а Катя — видит и даже разговаривает с ними на особом языке?
— Да, она мне так и объясняла, — Анжела сделала несколько шагов, осторожно села на край слегка качнувшегося гамака.
— А ее отец… — начал было Кирилл, но Анжела его перебила:
— У Кати нет отца.
И потом несколько тише добавила:
— Так бывает.
— Да-да, конечно, — пробормотал Кирилл. Он помолчал немного, потом вынул из пакета кружку и бутылку.
— Будете коньяк?
— Только если немного, — Анжела слегка улыбнулась.
Коньяк забулькал из бутылки; Кирилл протянул руку над костром, передавая кружку. Потом он подал очищенный и разделенный на дольки апельсин.
— Выпьем за… этот вечер! — провозгласил Кирилл, поднимая бутылку. Они чокнулись и выпили. Кирилл отхлебнул прямо из горлышка. Сделав неожиданно большой глоток, он чуть было не поперхнулся. Пришлось замереть и осторожно перевести дух, но слезы на глазах все же выступили.
— А вы всегда из горлышка пьете? — весело спросила Анжела.
— Нет, — с некоторым трудом сказал Кирилл. — Только в очень исключительных случаях. Сейчас именно такой.
— Понятно. А журналистом вы где работаете?
— В нашей «Вечерке».
— А пишите под какой фамилией?
