найти свое место в мире. Я слышала много похвал образу природы у Кочергина, но, увы, ничего кроме предметных названий и довольно предсказуемых эпитетов в рассказе не нашла.
Из двух рассказов Новикова один — «Переустройство мира» — не делает ему писательской чести. Рассказ о миростроительном пыле детства, что видно из отдельного абзаца, до краев заполненного философским осмыслением сюжета. На остальное пространство текста философия не переплескивается, так что весь рассказ, по сути, остается просто перечислением реалий детских игр и придумок. «Предвкушения» — произведение менее простое по замыслу, однако стиль его ощутимо уступает ранним рассказам (блистали и языком, и смыслом его «Куйпога», «На Суме-реке»). Слова передают только буквальное значение, нет тонких символов и метафор.
Анализ этих произведений показывает, как опасен соблазн доступного узко-реалистического изображения мира. Рассказы из реальности вырезаются одним взмахом руки: услышал чьи-то жалобы в очереди, подглядел за соседом, сам забедовал — и выдал. По пути копирования фрагментов реальности пошел начинающий прозаик Александр Карасев. Среди рассказов, опубликованных в третьем номере «Нового мира» за этот год, немало узко-реалистичных. Скажем, «Одноклассник», «Ваня» — не слепок ли это с жизни, не пересказ ли некоторого сюжета? Рассказы смотрятся эскизами к значительной картине, автор словно видит за ними нечто большее, но нам в штрихах перенесенной на бумагу жизни видны только отдельные головы и позы случайных тел. Типично до уныния, однозначно до очерковости. Было бы здорово, если бы молодой прозаик решился не клонировать снимки с реальности, а развивать себя в сторону большей фантазийности, метафоричности, от типажей переходить к символам, от подслушанного — к угаданному (перспектива такого рода видится в рассказе «Ферзь», опубликованном в «Октябре». 2005. № 3).
Чуть сложнее из реальности выкроить роман. Способный к большим формам Денис Гуцко опубликовал уже и повесть «Там, при реках Вавилона»[98], и роман «Без пути-следа»[99]. Основу этих произведений составляет все тот же крепкий публицистический реализм, нередко вводящий рецензентов в заблуждение. Потому что Гуцко силен не столько этой своей публицистичностью (ею одной на фоне его собратьев — молодых реалистов — сейчас никого не удивишь), сколько непременной новореалистической линией, которая протягивается через все повествование, становясь его смысловым стержнем. В повести это линия преображения главного героя, в романе это линии любви и превращение блестящего современного дельца в оборотня нового времени — мошенника-наркомана.
Стало почти неприличным высказываться о Сергее Шаргунове: мол, захвалили, выдали на руки слишком много авансов — а ну он долги не вернет? Его ранние художественные произведения («поэма», или лирическая повесть «Малыш наказан», повесть «Ура!») отличаются сочным слогом, символизацией героев, которые из типажей вырастают в знамения неподражаемых жизней. В «поэме» поразителен по обаянию главный женский образ — Полина. Знающим Шаргунова известен прототип Полины. Между тем реальная женщина в повести преображена в настолько поэтичный символ женской магической власти над влюбленным мужчиной, что узнаванию не подлежит. Не вспомню, честно говоря, ни одного современного произведения, в котором писатель сумел бы так убедительно высветить в женщине объект поклонения и источник страданий (чаще она — вялый статист в повести о мужских слабостях).
Шаргунов — воплощение поколенческой энергии преодоления. Он взрывает, опротестовывает современные реалии — возможностью их преображения. Есть, впрочем, опасность, что миссия перекопа современной идейной почвы сделает многообещающего писателя гробокопателем, из имиджевых и миростроительных соображений зарывшим свой талант. Официальная, толстожурнальная литература приняла его как автора идеологической повести-проекта «Ура!» (более лиричная и чисто художественная повесть «Малыш наказан» опубликована только в сборнике премии «Дебют», а потому журнальной публике до сих пор мало известна) — не это ли сориентировало Шаргунова на самоутверждение не через образы — через лозунги? Художник, превратившийся в идеолога, переплавивший образы в однозначные штампики, — судьба слишком трагичная, чтобы пожелать ее молодому писателю.
В автобиографической повести «Вспять» лауреат премии «Дебют» прошлого года Александр Грищенко преодолевает факты. Реалии детства и родного дома, воспоминания и предания семьи втекают в поток земного времени, высыпаются крупинками песочных часов, так что вся повесть смотрится развернутой метафорой сыпучести, бегучести, невозвратимости нашего бытия.
Лучшее произведение молодой петербурженки Ксении Букши — повесть «Аленка-партизанка» — один из примеров символического реализма. Секрет здесь в образном сближении миров: современно- молодежного, русского народного, авторского мифологического. Повесть манифестирует взгляд нового поколения на революционные мечты о преображении мира. Революция в изображении Букши раскрывает вечную поэзию и трагику юности, молодой воли к красивому, святому, свободному — и крысиное злорадство старушки-жизни, которая всегда готова противопоставить преображенческому импульсу обязаловку голода и немощи, страха и несвободы.
Достойный образец нового реализма представляет и молодая писательница (а также публицист, критик и идеолог нового поколения) Василина Орлова. Этот автор художественность именно что выдерживает — пишет на тонких гранях публицистики и повести, мысли и метафоры. В ее произведениях (возьмем хотя бы повесть «Вчера» из одноименного сборника) реалии нашей жизни отчетливо узнаваемы, часты и прямые высказывания на тему происходящего — однако энергия авторской мысли не обездвиживает образы, и герои смотрятся не показательными типажами, а неуловимыми в своем многообличье людьми. Орлову, не в пример иным молодым реалистам, читаешь ради читательского удовольствия, а не для того чтобы узнать «правду» о поколении. Автор умеет трактовать предметы, по- своему видеть окружающий мир, и оттого от ее прозы остается ощущение упоения живым моментом богатого и на горе, и на радость бытия, благодарности за него и решимости длить свой, непохожий ни на какие другие, путь через обширное разногорье жизни.
В свое время, помнится, Андрей Немзер сурово отчитал Сергея Шаргунова за манифест «Отрицание траура», осудив «тех опытных (и куда более аккуратных в собственных суждениях) профессионалов, что пестуют подобное словоблудие, дают индульгенции за “правильное направление” и невольно приучают сравнительно молодых литераторов к безответственному “учительству” и самоупоенному высокомерию»[100]. Смиренно встать в очередь за строгими напутствиями именитого критика мешает одно соображение: кто, если не сами молодые литераторы, заинтересован в формировании эстетической и мировоззренческой идеи своего творческого поколения?
Пророки второй оси
В тот момент, когда народ потерял ориентиры, у нас почти не нашлось духовных авторитетов, взявших на себя миссию внесения ясности в помраченное сознание масс.
Почему не я? Почему не много еще кто? Ведь в пророках, чудотворцах и мессиях никогда недостатка нет; неблагополучие в воздухе — и вот они, легки на помине.
В расколдованное время, когда одно не более правильно, чем другое, и уже затруднительно выбрать одну из числа известных к настоящему дню религий, — в это время, казалось бы, пророка не очень-то ждут,
