просьбой к ним прислать судью и разных людей, или, по крайней мере, отрядить какое-нибудь доверенное лицо, которое явилось бы сюда с полномочиями от их высочеств: потому что обо мне идет такая молва, что если бы я воздвигал церкви и госпитали, их все равно называли бы логовищем воров. В конце концов я получил инструкции, но они были совсем не такие, как того требовали обстоятельства. Что ж, пусть будет так, если такова их воля.
Я пробыл здесь два года и не мог добиться ни одного милостивого указа ни для меня, ни для тех, кто сюда прибыл, а этот [Франсиско Бобадилья] 16 привез полный короб указов, хотя одному богу известно, были ли они полезны. Начать с того, что даны были льготы (franquezas) на срок в двадцать лет, что представляет собой возраст [возмужалого] человека, а между тем золото собирают так, что один человек может добыть его на пять марок за четыре часа. (Ya, рог comienco, ay franquezas de XX anos, que es la hediad de un ombre, у se coje el oro, que ovo persona de cinco marcas en quatro oras).
Об этом я скажу подробнее ниже. Делом милосердия было бы, если их высочества посрамили бы чернь, которая, зная о моих тяготах, клеветой своей причиняла мне величайший вред, ибо ни моя усердная служба королям, ни сбережение и охрана их достояния и владений не шли мне на пользу. Честь моя была бы тогда восстановлена, и об этом заговорили бы повсюду, ибо мое предприятие таково, что с каждым днем должна все громче и громче разноситься о нем молва и шириться его слава.
В то время, когда прибыл на Санто Доминго командор Бобадилья, я находился в Веге, а аделантадо [160] в Харагуа, где раньше сеял смуту уже упомянутый Адриан, но все уже было спокойно, земля богата и царил на ней мир. На второй день после прибытия он (Бобадилья] провозгласил себя правителем, назначил должностных лиц, привел в исполнение разные решения и обнародовал указы о льготах по золоту и десятине и вообще по всем другим статьям, сроком на 20 лет, т. е., как я уже говорил, на человеческий возраст. Он объявил также, что намерен расплатиться со всеми, даже с теми, кто до сих пор не служил должным образом, и добавил, что меня и моих братьев надлежит в оковах отправить в Испанию, как то и было сделано, и что никогда я уже больше не вернусь сюда и не явится на Эспаньолу ни один из отпрысков моего рода. При этом он говорил обо мне тысячу бесстыдных и поносных слов. Все это случилось, как я уже говорил, на второй день после его приезда, я же находился в отсутствии, далеко, и ничего не знал ни о нем, ни о его прибытии. Несколько писем от их высочеств с бланковыми подписями (а он привез таких бланков немало) он заполнил и отравил алькальду и его шайке, жалуя им милости и энкомьенды. Ко мне же он не послал ни письма, ни гонца и ничего не вручил вплоть до нынешнего дня.
Вообразите же, ваша милость, что должен был подумать тот, кто оказался бы в моем положении! Как воздавать честь и покровительствовать человеку, который пытался отнять у их высочеств владения и который причинил им столько зла и такой, ущерб, и повергать в прах того, кто, невзирая на столь большие опасности, эти владения оберегал? Когда я услыхал об этом, то подумал, что все это дело рук Охеды или одного из людей, ему подобных. Я сдержал себя, узнав от монахов, что Бобадилья доподлинно послан их высочествами.
Я написал им, что он прибыл вовремя, так как в ту пору я готовился к выезду ко двору и назначил к продаже все, чем я владел, и написал монахам, что не следует спешить со льготами и что все дела, относящиеся к управлению, я передам ему [Бобадилье], ибо они чисты и ясны, как ладонь. Ни он, ни монахи не ответили мне; он сеял вражду, заставляя всех, кто к нему приходил, присягать ему как правителю, причем, как мне говорили, присяга эта давалась сроком на двадцать лет17.
Как только я узнал о привилегиях, я решил исправить эту крупную ошибку, чтобы он [Бобадилья] остался при этом удовлетворенным; ведь льготы даны были без нужды и такая великая милость пожалована была без всяких на то оснований разному сброду. Подобная милость казалась бы чрезмерной даже, если бы она дана была людям, которые привезли сюда жен и детей.
И устно и в письмах я объявил, что он не в праве пользоваться своими указами, потому что мои [инструкции] имеют большую силу, и предъявил полномочие, которое привез мне Хуан Агуадо. Все это я сделал, чтобы выиграть время, желая дать их высочествам возможность узнать о положении вещей в стране и дать мне необходимые указания, клонящиеся к их пользе.
Объявлять такие привилегии в Индиях нельзя. Люди, которые приобрели права поселения (vezinidad), добились своего, потому что им были даны лучшие земли и за ничтожную цену, между тем как эти земельные участки через четыре года, когда закончится срок, необходимый для приобретения прав поселенцев, будут стоить двести тысяч мараведи каждый, даже если земля эта не будет тронута заступом. Я не стал бы говорить подобное, если бы речь шла о поселенцах семейных, но среди них не найдется и полдюжины таких, которые не стремились бы нахватать как можно больше, и поскорей убраться домой. Было бы хорошо, если бы сюда из Кастилии прибывали поселенцы, о которых известно, кто они, и страна заселялась бы людьми достойными.
Я договорился с этими поселенцами, что они будут уплачивать треть добытого золота и десятину, причем таково было их собственное желание, и решение это они приняли как великую милость их высочеств. Я упрекал их, когда проведал, что они отступились от обещанного, и полагал, что то же сделает и командор, но случилось как раз наоборот: он восстановил их против меня, утверждая, что я домогался отнять у них то, что давали их высочества, и прилагал усилия, дабы побудить поселенцев к враждебным действиям против меня. Он добился своего, так как они написали их высочествам, чтобы меня не назначали снова на прежний пост, о чем я Прошу и сам как ради себя, так и для всех, кто со мной связан, поскольку там нет никого иного.
И он [Бобадилья] распорядился начать расследование моих неправильных действий, а представил он их в таком виде, что даже ад не знает подобного. Но на небе есть господь-бог, который спас Даниила и трех отроков с такой мудростью и мощью и так, как было ему угодно, ради вящей его славы.
Я сумел бы уладить все, о чем шла здесь речь, да и многое другое, что произошло за то время, пока я находился в Индиях, если бы я дал себе волю заботиться о собственном благе и если бы я считал это достойным. Но именно потому, что я стоял на страже справедливости и способствовал приращению владений ее высочества, как раз сейчас, когда найдено столько золота, я потерпел крушение.
Разные мнения высказываются о возможности получения больших доходов: либо извлекать их грабежом, либо разработкой рудников.
За женщину здесь платят сто кастельяно, словно за возделанное поле, таков тут обычай, многие купцы рыщут тут в поисках девушек. В цене сейчас девяти- и десятилетние. Впрочем, немало можно заработать на женщине любого возраста.
Я утверждаю, что яростные поношения разнузданных людей причинили мне больше вреда, чем моя служба – пользы, а это дурной пример на нынешние и грядущие времена.
Клятвенно заверяю, что в Индии явилось много людей, которые не заслуживают в глазах бога и всего мира воды святого крещения, ныне они прибывают сюда, и он [Бобадилья] это допускает. Я утверждаю, что когда я заявил командору [Бобадилье], что он не имеет права давать льготы, я сделал то, что он желал (hise уо lo qu’el deseava), хотя я ему говорил, что поступал так, дабы оттянуть время, желая, чтобы их высочества узнали, что происходит в стране, и отдали бы новые распоряжения относительно всего, что надлежало бы сделать для их пользы.
Он [Бобадилья] возбудил всеобщую вражду ко мне, и по всему его поведению было видно, что он уже прибыл сюда, достаточно возбужденный против меня, потому, может быть, что он, как говорят, затратил немало средств, чтобы добиться этой должности. Впрочем, об этом я сужу только по слухам.
Я никогда еще не слышал, чтобы лицо, ведущее расследование, сговаривалось с мятежниками и привлекало их, а также и других особ, недостойных доверия и вероломных, в качестве свидетелей против того, кто управляет ими.
Если их высочества отдадут приказ учинить здесь всеобщее расследование, уверяю вас, что они сочтут величайшим чудом, что остров этот [Эспаньола] не был поглощен морем.
Ваша милость, я думаю, вспомнит, что когда буря, лишив мой корабль парусов, забросила меня в Лиссабон, я был облыжно обвинен в том, что я явился к португальскому королю, дабы передать ему Индии. Впоследствии их высочества узнали, что совсем иными были мои намерения и что наветы на меня были вызваны злобой.
Пусть у меня и мало знаний, но я все же не представляю себе, кто может счесть меня настолько
