Украинский футбол: легенды, герои, скандалы в спорах «хохла» и «москаля»

было недостаточно. Жертвой стал Базилевич, потому что кто-то один должен был уйти. Иначе снять напряженность не удалось бы.

«Кто-то один» – Хапсалис говорит то же, о чем думал я. Как оно все сложилось бы, оказавшись этот «один» – другим? Может, о мэтре Лобановском сегодня не говорили бы с восхищением не только в мире, но и в пределах бывшего Союза – ведь такого творческого материала, как в Киеве, ему нигде больше бы не предоставили? Размышлять об этом увлекательно. Но совершенно бессмысленно.

Пострадавший же – Базилевич – считает свою тогдашнюю отставку результатом нервной реакции «верхов» на их с Лобановским идею совместной равной ответственности за работу. Которая доходила до того, что, по рассказу журналиста Дэви Аркадьева в его книге «Эра Лобановского», даже интервью для еженедельника «Неделя» они давали ему вдвоем, попросив не разглашать, кто именно что сказал.

А уже приведенная выше фраза Базилевича о том, что система в 76-м опустила перед ним шлагбаум, имела под собой именно этот смысл.

— Вас устранили посредством известного бунта игроков? – спросил я Базилевича.

— Да это и бунтом назвать нельзя. Так, вполне обычный профессиональный рабочий конфликт. Вполне решаемый. Да ведь и игроки-то не требовали в ультимативной форме изгнания тренеров. Но это оказалось хорошим поводом для кого-то наверху «завернуть» наше дуэтное новаторство. Нас разлучили – Лобановский остался в «Динамо», меня попросили уйти. Это было очень обидно в чисто творческом отношении – шел интереснейший созидательный процесс, который искусственно был прерван.

Все сказанное об этом конфликте другими людьми свидетельствует, что он был куда серьезнее, чем его пытается представить Базилевич. В годы, когда только развалился Советский Союз (а тогда, напомню, мы с ним и разговаривали), на недавнюю систему можно было списывать все, что угодно. А дело, возможно, было в том, что Базилевич, по рассказу того же Дэви Аркадьева, резче Лобановского вел себя по отношению к игрокам – в частности, Блохину, с которым у него дошло до открытого конфликта. А вступать в прямое противоборство с обладателем «Золотого мяча» – невзирая на весь приоритет тренеров над игроками, тем более в Советском Союзе, — себе дороже. Это тоже, по терминологии Базилевича, впору было счесть «грубой стратегической ошибкой».

Я аккуратно спросил его:

— Существует мнение, что, покинув Киев, вы так и не нашли себя в дальнейшей самостоятельной работе. Во всяком случае, судя по вашему излюбленному критерию – результату.

— Не нашел себя? Некорректная постановка вопроса. Я нашел себя тогда, когда занялся тренерской деятельностью, — увлекся было словесной эквилибристикой тренер. — То есть тем, что я, во-первых, люблю, а во-вторых, умею делать.

Но тут же, включив-таки критическое мышление, себя одернул.

— Безусловно, безвременный, так сказать, уход из Киева притормозил творческое саморазвитие, но это же естественно. Такого дуэта, как с Лобановским, найти больше было невозможно. Тем не менее два года в Минске я считаю весьма плодотворными, ведь работал я там с группой киевских специалистов, оказавшихся, как и я, в опале – Зеленцовым, Петрашевским…

Выход из первой лиги в высшую с минским «Динамо», безусловно, был достижением. Вот только не для планки, заданной самими же Базилевичем и Лобановским ранее. И очень интересно, с какими чувствами наблюдал Базилевич за тем, как его друг вновь брал Кубок кубков, выходил в полуфинал Лиги чемпионов, раз за разом становился чемпионом СССР…

Но это Базилевич, уверен, навсегда оставит внутри себя.

А о чем еще говорит история 76-го года – о недопустимости единоличной (или даже «двуличной», что, впрочем, мы и в российской политике имеем возможность наблюдать) бесконтрольной власти. В какой-то момент, после выдающихся побед 75-го, Базилевичу и Лобановскому отдали на откуп все. Им позволили сломать национальный чемпионат 76-го года, который искусственно разделили на две части, а в первой из них киевскому «Динамо» вообще разрешили не участвовать. Они настояли на том, чтобы чемпионат Европы стал подготовительным этапом к Олимпиаде, «под» которую и строилась вся подготовка в течение фактически целого года. А в результате ранее успешные тренеры чего-то не рассчитали, и к Монреалю сборная подошла с пудовыми гирями на ногах. И хватило ее, овеянной титулами, только на третье место.

Может, тогда и была заложена первооснова тех конфликтов с чиновниками, которая потом приводила к многочисленным размолвкам, отставкам, жестким формулировкам?

По поводу уже упоминавшейся возмутительной резолюции Госкомспорта в 1983 году, когда Лобановского было рекомендовано больше никогда не привлекать к работе со сборными, Юрий Морозов говорил мне:

— Это был очень тяжелый момент. Ведь в первой редакции Лобановскому и Симоняну запрещалось вообще работать с командами мастеров! Это потом приказ смягчили, распорядившись никогда не использовать их в работе со сборными.

А спустя два с половиной года, когда киевляне выиграли Кубок кубков, и вовсе отменили – председателю Госкомспорта Грамову понадобилось, чтобы Лобановский заменил Малофеева за две недели до старта ЧМ-86. Лобановский принял команду и сразу собрал тот же тренерский коллектив, что и в 83-м: Симонян, Сергей Мосягин, я. А Грамов, который приехал в Новогорск перед отъездом в Мексику, делал вид, будто между нами ничего и не было. За что Лобановский заслужил такой жесткий приказ от Грамова? Последний с самого начала был против его назначения и лишь выжидал момент, чтобы его сбросить.

Спокойнее стало после ЧМ-86, когда нам сказали, что мы точно будем работать до Италии-90. Тогда мы стали действовать более раскованно, больше экспериментировать и в результате выиграли серебро в 88-м на «Европе». До того же мы постоянно работали под страхом увольнения.

В общем, пережил Валерий Васильевич потрясений на высоких этажах – не дай Бог никому. Впрочем, полагаю, он знал, на что шел. Но твердость характера не позволяла ему, как у Макаревича, «прогнуться под изменчивый мир». Для советских времен – случай редчайший. Надо ценить.

Но надо и понимать, что, когда за тобой стоит партийная глыба масштаба Щербицкого, твердость проявлять легче. И порядочность, как в случае с поддержкой «отказника» Каневского – тоже. В связи с этим мне вспоминается фрагмент из замечательной книги знаменитого хоккейного журналиста Евгения Рубина о случае, кажется, на Кубке Канады 1981 года. Игроки сборной СССР, которые были прекрасно с ним, эмигрантом, знакомы, старательно делали вид, что не замечают Рубина, аккредитованного от «Радио Свобода». Понять их в общем-то было можно – никому не хотелось становиться «невыездным». И вдруг главный тренер Виктор Тихонов, увидев Евгения Михайловича, при всех заключил его в объятия и начал расспрашивать: «Женечка, как жизнь?»

Тихонов, как и Лобановский, был под мощным прикрытием, которое позволило ему проявить свою порядочность без опаски. Но главное-то все равно – что она, эта порядочность, есть…

Хотя опять же – все относительно. В случае с Каневским – бесспорно, история в плане оценки человеческих качеств мэтра сверхубедительна. Но как же тогда «договорняки»? И допинг? Где в данном случае она была, та порядочность? Или она проявлялась периодически, в зависимости от конкретных обстоятельств?

А история 76-го года оставила – не могла не оставить! — в душе Лобановского след, сделав его несколько подозрительным. По крайней мере если судить из истории, рассказанной мне и коллеге по «Спорт-Экспрессу» Эдуарду Липовецкому в 1995 году Леонидом Буряком о том, как он в роли игрока вынужден был уйти из «Динамо»:

— Только жена и дети знают, каких мук мне стоило это решение – положить заявление об уходе на стол динамовского руководства. Но иного выхода у меня, увы, не было. Два сезона подряд «Динамо» было в глубоком кризисе – сначала 7-е, потом даже 10-е место. На смену моим партнерам по Суперкубку-75 пришло менее надежное поколение, и победы стали чередоваться с провалами. По традиции каждая ничья рассматривалась как трагедия, а причины их начали искать во мне и