марша: «Вы жертвою пали…» были вынуждены снимать свои шляпы.
Мы отслужили на могиле гражданскую панихиду.
По заранее выработанной программе после Гельсингфорса мы должны были съездить в Або. Вместе с нами в вагоне кронштадтской делегации по партийным делам выехал в Ганге гельсингфорсский работник тов. Шейнман.
Выехав из Гельсингфорса в 8 часов утра, мы в 2 часа дня были в Або. Непосредственно с вокзала мы направили свои стопы в местный Совет. Мы пришли туда как раз во время заседания исполкома, но нам пришлось очень долго ожидать приема; на заседании комитета присутствовала французская военная миссия. Наконец иностранные гости удалились, и мы могли быть приняты исполкомом. Председатель Абоского исполнительного комитета, корнет Подгурский, принял нас внешне довольно приветливо и предложил занять места за столом, вокруг которого сидело около десятка членов местного исполкома. По нашему требованию нам тотчас же было предоставлено слово.
После доклада корнет Подгурский заявил нам, что сейчас в нашем отсутствии они вынесут какое-либо решение.
Через некоторое время мы были снова приглашены на заседание, и Подгурский нам объявил, что резолюция о кронштадтских событиях будет вынесена ими впоследствии. После этого он, приняв важный деловой вид, торжественно объявил, что Абоский исполнительный комитет обсудил заявление о нашем намерении устроить митинг и пришел к решению, что в свободной стране могут устраиваться всевозможные митинги, за исключением явно провокационных. Но так как мы являемся официальными делегатами, то подозрение в провокации само собой отпадает и мы совершенно беспрепятственно можем устроить митинг.
Такое торжественно-декларативное заявление нас всех очень удивило. Мы были искренне поражены, услышав, что исполнительный комитет входил в рассмотрение вопроса, можно ли кронштадтской делегации предоставить устройство митинга. Наконец, мы были совершенно ошеломлены, выслушав чрезвычайно подробную и детски-наивную мотивировку. Как нам разъяснили, Абоский исполком очень часто ломает голову над такими пустяками не впервые изощряется в вынесении резолюции с необычайно пространной мотивировкой по весьма простому вопросу. Впоследствии нам сказали, что кто-то высказывался даже против разрешения нашего митинга.
Далее председатель сообщил нам заключение исполнительного комитета о телеграммах, которые мы передали дежурному члену с просьбой отправить их на телеграф. Вместо того чтобы прямо отослать их на телеграф, дежурный член представил их исполнительному комитету, который с готовностью взялся обсуждать их и вынес свое решение.
— Содержание ваших телеграмм, — с тем же глубокомысленным видом продолжал председатель- корнет, — содержание ваших телеграмм лежит на вашей совести. Абоский исполнительный комитет не имеет препятствий к их отправлению.
Здесь наше недоумение совершенно не знало границ. Мы тотчас же взяли слово и заявили, что вовсе не имели в виду представлять телеграммы для предварительной цензуры в исполнительный комитет, а просто передали их дежурному члену с просьбой отправить на телеграф.
— В таком случае, здесь произошло недоразумение, — с тем же невозмутимо-серьезным видом произнес председатель.
Вообще, в Або публика, видимо, не привыкла к политической жизни, о то, что мы видели и слышали на заседании исполнительного комитета, напомнило нам детей, играющих в политику. Тут же мы узнали, что из 26 членов Абоского исполнительного комитета большевиков насчитывалось только четверо или пятеро. В Абоском Совете всего состояло 149 членов; из них около 40 большевиков. Председателем Совета был прапорщик флота Невский — командир Абоского флотского полуэкипажа.
Из помещения исполкома мы непосредственно отправились в казармы флотского полуэкипажа и, обратившись и местный комитет, попросили через несколько минут созвать общее собрание морского полуэкипажа. Было семь часов вечера, мы вышли на двор и тут же, на открытом воздухе, провели общегарнизонный митинг, на который собралось довольно много матросов и солдат.
К сожалению, канонерская лодка «Бобр» находилась в море. Это был один из самых большевистских кораблей.
Наш коллектив достигал на нем 150 человек. Кроме кронштадтцев выступали два местных партийных работника: товарищи Шерстобитов и Невский. Тов. Шерстобитов — невысокого роста, коренастый и кряжистый, по внешнему виду серьезный, угрюмый, всегда озабоченный, — по существу, являлся здесь главным партийным руководителем. Его речи были насыщены деловитостью, и, кроме того, он был неплохой оратор. Тов. Невский, прапорщик из кондукторов флота[98], по своим природным данным значительно уступал Шерстобитову.
Первоначально часть митинга была настроена недружелюбно, но к концу митинга настроение стало в высшей степени дружественным к большевикам. Видимо, тов. Шерстобитов провел здесь большую работу и в политическом отношении хорошо подготовил матросов.
В наши расчеты не входила длительная задержка в Або, который вообще не имел большого значения, и поэтому 13(26) июня ранним утром мы выехали обратно в Гельсингфорс. Наше пребывание в Гельсингфорсе как раз совпало с I съездом моряков Балтийского флота[99] . На этом съезде безраздельной гегемонией пользовались двое морских офицеров: капитан 2-го ранга Ладыженский и капитан 1-го ранга Муравьев, специалист по радиотелеграфному делу. На том заседании, на которое я заглянул, Ладыженский был председателем, а Муравьев выступая докладчиком и энергично участвовал в прениях. Наши партийные моряки во главе с тов. Дыбенко, участвуя в работе съезда, не придавали ему большого значения, и действительно, в истории флота этот съезд не сыграл никакой роли.
Следующим этапом на нашем пути был Ревель.
За все время нашего довольна продолжительного пребывания в Гельсингфорсе мы не имели совершенно никакого касательства к командованию флотом. Командующий флотом контр-адмирал Вердеревский, сидя на своем флагманском судне «Кречет», мирно копошился в ворохе казенных бумаг, которые но старой памяти в неограниченном изобилии изготовлялись и посылались ему трудолюбивыми чинами штаба командующего Балтфлотом.
Вердеревский тактично избегал осложнения отношений с Центробалтом и командовал флотом лишь постольку, поскольку ему не мешал Центробалт. Одним словом, в то время Центробалт был все, а командование флотом ничто. Тов. Дыбенко как-то в своем кругу говорил: «Ну, что ж, в случае нужды мы выпустим пару снарядов по «Кречету», и от него ничего не останется». Вердеревский, вероятно, учитывал эту возможность и как огня боялся конфликтов с Центробалтом. В результате он абсолютно не имел никакого влияния на флот. Мы, приезжие делегаты, чувствовали себя на судах Балтфлота в гораздо большей степени хозяевами, чем командующий флотом адмирал Вердеревский. Все деловые сношения мы поддерживали только с Центробалтом.
Для обеспечения себе отъезда в Ревель мы также обратились в Центробалт, который выдал нам разрешение совершить этот переход на борту эскадренного миноносца «Инженер-механик Зверев», который как раз на следующий день должен был отправляться в Ревель. Этот миноносец принадлежал к 7- му дивизиону и базировался на Ревель. Нас заранее предупреждали, что там мы можем наткнуться на крупное недоразумение.
На следующий день, около 7 часов утра, наши ребята явились на миноносец, но поход оказался отложенным до 11 часов дня. Команда миноносца приняла их весьма дружелюбно, немедленно вступила в разговор и предложила чаю. Наши ребята, благодушествуя, расположились: кто внизу, в матросском кубрике, а кто на занесенной угольной пылью верхней палубе.
Между кронштадтцами и матросами корабля завязалась беседа на политические темы. Мои товарищи сразу сумели найти с аборигенами «Зверева» общий язык, и ничто, казалось, не предвещало грозы. Я ушел по делам на берег, но когда в одиннадцатом часу вернулся назад, то около пристани встретил членов кронштадтской делегации, понуро возвращавшихся с миноносца. У них был расстроенный и весьма недовольный вид.
Оказывается, около 10 часов утра на миноносец явился флаг-офицер мичман Севастьянов. Узнав, что на корабле находится кронштадтская делегация, он стал переходить с одного миноносца на другой, всюду
