Есть в моем экземпляре еще и другие записи, но это дело уже будущих исследований, «время — вещь необычайно длинная» и оно наверняка дотечет и до «академического» Бродского.
Итак, 4 октября 1988 года. Бродскому оставалось еще семь с половиной лет жизни, он еще выпустит два тома прозы, несколько стихотворных книг, получит орден Почетного легиона, премию Флоренции, мантии многих университетов. Он еще встретит Марию, и в жизнь его войдет огромная счастливая, я полагаю, последняя любовь. Он станет отцом Нюши. Мы еще увидимся в Нью-Йорке и Бостоне, в Роттердаме, Амстердаме, Венеции.
А потом будет и последнее свидание, в похоронном доме на Бликер-стрит. Когда зал закрывали, я помедлил и на несколько минут мы остались вдвоем.
Еще семь с половиной лет впереди. Через два часа придет Довлатов и мы отправимся на мерседесе Иосифа куда-то в Бруклин, на берег Гудзона, откуда, по его словам, лучший вид Манхэттена и статуя Свободы и какой-то симпатичный ресторанчик.
Иосиф покуривает, обрывая фильтры «Кента». Из музыкального ящика, принадлежащего когда-то Гене Шмакову, доносится моцартовский «Юпитер».
Кот Миссисипи прерывает дрему и подходит к хозяину, удостоверяя свое тождество с тем котом, что нарисован в моем экземпляре «Урании».
Наблюдатель во фланелевом костюме, я случайно к ним подсел за столик, обладатель электронной зажигалки, что наигрывает буги-вуги. Щелкаю я к делу и без дела этой полированной игрушкой и вполглаза потихоньку наблюдаю. Старая веранда у залива благородно называется «Волною». Ледниковых валунов навалы разделили это побережье между Репиным и Комаровым. А за столиком сидят полузнакомцы, что-то все-таки припоминаю: одного из них я раньше видел в молодости, там, в шестидесятых. Но теперь совсем иное дело, и ему пошли на пользу годы — он в кино большой администратор, и уже изъездил он полмира. Потому-то он спокойно курит дорогие сигареты «Ротшильд» и глядит на огниво заката через золоченую оправу. Это он меня окликнул первый, был он виноват передо мною (помнит ли об этом — я не знаю), но не слишком, а не то пришлось бы худо мне, не ожидай пощады, если кто воистину виновен, он найдет против тебя оружье. 
Л. Лосев. 1974 Но теперь-то мы гордимся встречей, дорогих дружков упоминаем, мертвецы особенно почетны, но и средь живых есть монументы. Легкое вино с копченым мясом, зелень, помидоры — все чудесно. Спутники его лишь суетливы: только опрокинули бокалы и опять за женщину в матроске поднимают тост велеречиво. Но и мне матроска любопытна (впрочем, это вовсе не матроска — блузка в модном итальянском вкусе — синий воротник на белом поле и глубокий вырез треугольный). Были мы представлены, и ждал я, как она откликнется на это, — тихо так она сказала имя. Но и с ней я был знаком когда-то, так недолго, но и незабвенно. Под таким же светом предзакатным ранней осенью сказали мы друг другу: «Кончено, наш узел перерезан». Вот и повстречались. Боже! Боже! Что же я наделал? Что наделал в предзакатный час на милом взморье? Вот мы снова имена назвали, так давно известные друг другу, и закат сковал нас медным светом, алой и гранатовой подсветкой. 
В. Некрасов. Париж. 1982.Фото Нины Аловерт. Десять лет ушло — как не бывало, десять лет, как нас перемололо. Но ты стала несравненно лучше, 
