расплачиваясь мелочью через раз… и шел на уступки только тогда, когда он тыкал меня в это носом, требуя шагов навстречу. Я был готов отдавать, когда уже не было возможности мошенничать и брать просто так. Причем, желательно — отдавать только то, с чем было расстаться — несложно. Ни на какие шаги, требующие от меня действительно немалых моральных усилий, я не шел никогда. Фактически, я, вообще, только и делал, что плыл по течению, не вмешиваясь в поток событий, подчиняясь им. А то, что течением был — Гарри, только мешало мне осознать собственную безвольность. Вот поэтому Гарри и не стало…
Мысли заставляли Драко задыхаться от унижения, и на какую-то долю секунды он даже порадовался, что у него завязаны глаза. Что он ничего не может сделать с ситуаций, и не должен, у него есть эта спасительная возможность. Он снова — жертва, он бессилен что-либо изменить, он безволен, он всего лишь попытается выжить — как любая жертва, пойдя при этом на какие угодно уступки… От осознания всего этого почему-то стало еще гаже.
Я должен научиться справляться с этим сам, с тоской подумал он. Я оттолкнул от себя Поттера, оттолкнул даже после того, как он доказал мне, что все еще способен жертвовать собой ради меня — когда откачивал после нападения авроров. Я списал все на ответную любезность — я помог ему, он помог мне, но ведь, по сути, это был ПЕРВЫЙ раз, когда я действительно жертвовал собой — ради него. И этот первый раз случился только после того, как наши с ним отношения и чувства — закончились. Это ли не доказательство правоты стихии, запретившей нам чувствовать?
Даже тогда, в прошлый раз, когда Гарри был далеко, а я был заперт в подземельях Малфой-Менора, он умудрился помочь мне — тем, что вовремя провел Ритуал. Почему я ни разу не подумал о том, чего ему стоило решиться на это? Подписать себе приговор, разбивая этот чертов кристалл. Похоронить возможность любить меня, быть со мной рядом. Ведь Поттер — не я, Поттер никогда бы не сделал того, чего не хотел на самом деле. А, значит, он действительно любил меня. Действительно — а не так, как я мог позволить себе любить его. И все же он пошел на разрыв связи — только потому, что хотел помочь мне. Или — именно поэтому и пошел…
Он больше не придет за мной, понял вдруг Драко. Гарри — того, каким я знал его — больше нет. Я сам сделал все, чтобы остаться сейчас один на один с собственными страхами. Луна — может быть… но не Гарри.
Черт, и ведь самое поганое, что это — правильно. Я должен справиться сам… должен научиться не рассчитывать ни на кого, кроме себя. Вся моя слизеринская отстраненность была всего лишь отчаянной, полузадушенной надеждой, что рано или поздно кто-нибудь, кому я небезразличен, придет и поможет мне. Я слишком сильно хотел перестать быть один, чтобы быть способным действительно хотеть оставаться в одиночестве.
Мерлин, а не поэтому ли Северус тоже до сих пор — один? Стихия убила Блэка… освободив их обоих от взаимной зависимости. Вот только Снейп, похоже, до сих пор не решился поверить в себя, до сих пор не понял, почему это было правильно — то, что Блэк умер. Он списывает все на собственную неспособность удержать свое счастье — так же, как списывал я, лишившись Гарри, он с радостным наслаждением мазохиста запрещает себе любить — так же, как запрещал я… Вот только до него так и не дошло, что правильно не замыкаться в себе, выбирая осознанное одиночество. Правильно перестать цепляться за него и идеализировать партнера — и тогда одиночество станет бессмысленным. Точнее, тогда его просто — не станет…
Резкий металлический скрип двери оторвал Малфоя от рассуждений, уже грозящих ему истерикой и не собиравшихся прерываться. Я смогу, с глухим отчаянием подумал Драко, напряженно вслушиваясь в окружающие звуки и машинально пытаясь пошевелить связанными руками.
— А глаза-то зачем завязывать? — услышал он чье-то негромкое бормотание. — Что он тебе взглядом, без рук и палочки, сделает?
Голос, с ленцой хмыкнувший в ответ, заставил Драко похолодеть от ужаса. Он помнил его — наверное, он не смог бы забыть его никогда. Голос, который до сих пор время от времени врывался в кошмары Малфоя, вынуждая мышцы деревенеть от нечеловеческого холода, сковывая тело в тугой комок беспомощности и отчаянного, иррационального страха.
— Мне, может, и ничего, — насмешливо протянул голос. — А вот от тебя при желании мокрое место оставит… даже меньше, чем дементоры после своих поцелуйчиков…
— Он так силен? — с нотками уважения спросил первый.
— Он слаб, — ухмыльнулся второй. — Но любой загнанный в угол хищник кусается, запомни это. Даже если при этом обламывает себе последние зубы…
Драко стоял, прикованный к жесткому металлическому столбу, и обливался холодным потом, надеясь, что ему померещилось — и уже понимая, что это не так.
* * *
Луна сидела, уткнувшись лицом в грудь Гарри, и тому оставалось только кусать губы, догадываясь по слегка вздрагивающим плечам и прерывистому дыханию, насколько далеко отошла истерика. Насколько девушка обрела способность рассуждать спокойно… и стоит ли пытаться заставить ее это делать — сейчас.
Ощущение, шквалом обрушившееся на голову, как только Гарри заглянул в ее глаза, тут же напоминало о себе, стоило только попытаться еще раз посмотреть на нее. Гарри от души надеялся, что жизнь эмпата не состоит из подобных штучек. Даже стихийные кошмары на миг показались ему пренебрежимой мелочью по сравнению с этим — может быть, потому, что являлись только во сне и были заведомо ограничены по времени. От них можно было отдохнуть, получив к вечеру хотя бы иллюзорное ощущение, что повторения не будет.
Эмпат, слышащий, воспринимающий чужие эмоции, как свои, должен был вариться в них постоянно. Всегда. Жизнь в виде какофонии кричащих, вопящих чувств. Отовсюду, со всех сторон. Тонкая грань психической нестабильности, которую эмпаты, как правило, рано или поздно переходили, превращаясь в недееспособное истерическое существо, вдруг показалась Гарри чересчур зыбкой и близкой, а невозмутимая сдержанность Луны Лавгуд, которую та демонстрировала большую часть времени — верхом самообладания.
А ведь я бы так не смог, ошарашенно подумал он. Рехнулся бы просто — в первый же месяц… а она с рождения с этим живет. Пусть переживания подобной силы для нее и правда — редкость, но даже будь они вдесятеро слабее — согласился ли бы я слышать их постоянно? Испытывать их? Как фантомную боль — непреходящую, назойливую, медленно сводящую с ума. Боль, от которой не спрячешься, не закроешься — нигде.
Я никогда ее не пойму, вздохнул Гарри, машинально целуя пахнущие пронзительной морской свежестью волосы.
— Я всегда знала, что это случится, — едва слышно всхлипнула Луна. — Просто не думала, что так скоро…
— Случится что? — холодея, переспросил Гарри, слегка отстраняясь от нее, одновременно и пытаясь, и не решаясь заглянуть ей в глаза.
Она сама подняла голову, и, слава Мерлину, глаза у нее оказались закрытыми.
— Что я потеряю его, — спокойно сказала Луна. — Я всегда знала, что это не продлится долго.
— Что за чушь! — помимо воли выдохнул Гарри, сжимая ее хрупкие плечи. — Ты — водный маг! У тебя не может быть предчувствий! Ты просто поддаешься эмоциям, и…
Луна горько улыбнулась, закусив губу, и покачала головой. А потом открыла глаза, и Гарри задохнулся, мгновенно позабыв все слова. Это было, как еще один обрушивающийся водопад — столько сдержанного отчаяния и боли плескалось на их дне.
— Драко — не моя судьба, — судорожно вздохнув, прошептала она. — Это не предчувствия, Гарри. Я просто знаю, что это так. Всегда знала.
«Ты просто не любишь его!» — чуть было не заорал он — и осекся. Что, все так просто? Она никогда толком его не любила, она рада первой же возможности избавиться от него, она даже не собирается ничего предпринимать — и теперь будет просто сидеть и рыдать здесь, пока не станет слишком поздно, внутренне радуясь тому, как лихо мир вмешался и решил за нее все проблемы? Наплевав — как и все женщины — на то, что случится потом с ней самой? На то, что тратить время на слезы сейчас — просто преступно?
Гарри поверил бы в это — с ходу и сразу — если бы не видел, не ощущал только что все ее чувства, вывернутые, вывороченные изнутри, поданные ему открыто и бесстыдно, как на ладошке.
Луна Лавгуд могла переживать чужие эмоции, как свои, могла испытывать их во всей полноте и даже выдавать за то, что чувствовала сама. Вот только неоткуда от исчезновения Драко взяться той боли, что плескалась в ней, переполняя, перехлестывая через край. Да, одиночество, да ощущение потери, но то яркое, пронзительное отчаяние, что он увидел за ними, могло быть только ее собственной реакцией на осознание произошедшего.
Она слишком привыкла вариться в чужих переживаниях, чтобы отличать их от своих — наверное, так? Она всего лишь почувствовала, что Драко исчез. Что у него неприятности, Мерлин знает, что именно там случилось, и как это должно было ударить по связанному с Малфоем воспитаннику… Но все остальное — это ее. Это ЕЙ была невыносима сама мысль о жизни без него. Это ОНА перепугалась, что он не вернется — значит, она и раньше боялась этого, боялась, что однажды Драко просто уйдет от нее — навсегда… Дурочка, как будто он может…
Гарри рывком притянул к себе девушку за плечи, горячая ладонь легла на затылок, нервно поглаживая светлые волосы.
— Луна, — прошептал он, невольно сжимая ее в объятиях. — Луна, какая ж ты глупая все-таки…
Она то ли всхлипнула, то ли хмыкнула, и Гарри вдруг ощутил бьющееся внутри бешеное, взрывное желание доказать ей, как сильно она ошибается. Она ведь даже не представляет — до какой степени ошибается,
