подобием, и только, — равносильнымпортрету предка (вот он на стене;он схож с тобой, и он не схож) — тогда быты выдержал. Но мелочно гадатьо небывавшем. И налет упрека,упавший вскользь, направлен не в тебя.Все явное настолько дальше нашихдогадок, что догнать и доглядетьслучившееся мы не в состояньи.Не устыдись, коль мертвецы заденутиз выстоявших до конца. (Но чтоназвать концом?) Взгляни на них спокойно,как должно, не боясь, что по тебеу нас особенный какой-то траур,и это им бросается в глаза.Слова больших времен, когда деяньянаглядно зримы были, не про нас.Не до побед. Все дело в одоленьи.(Б. Пастернак)
Если бы я возопил, кто вопль мой услышитв ангельских хорах? Какой херувим милосердныйк сердцу меня привлечет? Я и сам бы не вынессвета его. Ибо сама красота —только вестница страха, уже нестерпимого сердцу.Ею любуемся мы, ибо надменная наспощадила. Каждый ангел нам страшен. Я поборю мой крик, отрекусь от соблазнатемных рыданий. Ах, у кого попросить нампомощи? Не поможет ни ангел, ни смертный.Даже умные звери уже понимают,как наша жизнь ненадежна в мире рассудка,на неизменной земле. Но нам остаетсядерево у обрыва, к которому можнокаждый день ходить на свиданье, и улица та же,что и вчера, и упрямая верность привычки, —ей хорошо, и она от нас не уходит. О, эта ночь, эта ночь, когда ветер пространств мировыхрежет нам лица, — она, желанная, также пребудетс нами, коварно-нежная, каждому сердцугоресть сулящая. Легче ль она для влюбленных?Ах, они сами в любви грозный свой жребий таят. Разве не знаешь ты этого? Брось же из рук пустотув пространство, которым мы дышим: и, может быть, птицыновую вольную ширь властным прославят крылом.Да, ты веснам был нужен. И звезды иныезвали тебя полюбить их. Вздымаласьв давнем прошедшем волна, или же в час,когда ты проходил мимо окон открытых,скрипка тебе отдавалась. И все это было призывом.Но разве откликнулся ты? Разве ты не былвечно рассеян в своем ожиданьи, как будтовсе тебе возвещало любимую? (Где же ее ты укроешь,если большие, чужие мысли входят в твой домили выходят, но чтобы вернуться к ночлегу?)Но если жажда томит, воспой влюбленных: донынеищет бессмертной хвалы их знаменитая страсть.Помнишь, ты даже завидовал брошенным, ибо сильнеелюбят они, чем счастливицы. О, начинайснова и снова хвалу, которой не будет предела.Знай: бессмертен герой, ему и самая гибельтолько желанный предлог — в ней он рождается вновь.Но влюбленных усталая вновь укрывает природав недрах своих, будто повторно нельзячуду такому родиться. Ты разве восславил достойноГаспару Стампу, чтобы безвестная вовседевушка, брошенная любимым, видя бессмертныйобраз любовницы этой, мечтала бы стать, как она?Разве пора не пришла, чтобы эти древние скорбидали бы плод, наконец? Разве не время, любя,нам расставаться с любимым и с дрожью терпеть расставанье,так, как терпит стрела тетиву, чтобы в гордом полетесловно себя превзойти? Ибо нет покоя нигде.Голоса, голоса… Внимай, мое сердце, как преждевнимали святые: чей-то гигантский призывих отрывал от земли, но неколебимо,ни на что не взирая, стояли они на коленях,божий слушая глас. Пусть не можешь ты вынести богаголос грозный. Внимай тогда дуновенью,тем непрерывным вестям, что творятся из тишины.Вот и сейчас звучит этот голос юных усопших.
