нему вначале.
— И все же он остается уголовником, преследуемым законом, упорствовал Крупп.
В ответ прозвучала резкая отповедь Смита:
— Не будем забывать, что это ты сообщил нам о его прошлом. Все мы ничего не знали о нем.
— Да, признаюсь… я это выболтал просто так, без задней мысли. Дело в том, что именно так все воспринимали ситуацию в Центре. В конечном счете, нечего вам меня за это упрекать, я ведь всего — навсего хотел поставить вас в известность, в некотором роде предупредить.
— И одновременно втереться в доверие к Перкинсу, корча из себя принципиального человека. Неужели ты думаешь, что мы тебя не поняли?
— Но ради чего?
— Да потому, что в душе ты так и не смог смириться с тем, что не тебя, а его поставили во главе Легиона.
— Но это же нелепо… Все же позабыто… Вы просто смешны с вашими наскоками.
Яростно хлопнула дверь. Перкинс счел момент, достаточно подходящим, чтобы появиться в гостиной, делая вид, что ничего не слышал.
Однако в это мгновение им владело чувство глубочайшего разочарования, ибо с самого начала Крупп казался ему искренним другом, а то, что он узнал сейчас, показывало, насколько глубоко он ошибался в оценке этого человека. Но, в сущности, было ли у него моральное право возмущаться поведением коллеги?
Главное, что к настоящему времени он добился признания и обрел преданность своих товарищей. И только с этим следовало считаться.
Вместе с Ковачем Перкинс обошел все входы — выходы из помещений виллы, чтобы убедиться, что они надежно перекрыты, и только после этого обратился к записям в дневнике. Он надеялся, что наступит день, когда он сможет вручить их Руперту.
Кто знает… А вдруг им повезет?..
«Майкл, как прекрасно иметь возможность говорить с тобой, чувствовать, что ты рядом… Ты так мне нужен… да — да, именно ты… Тебе так просто воссоединиться со мной… ты в состоянии это сделать… И мы были бы так счастливы вместе… так счастливы… счастливы… счастливы…»
Нежный, легкий, как аромат, голос полностью завладел разумом Перкинса, проникая в самые потаенные глубины его существа. И он не чувствовал в себе достаточно сил противостоять этим чарующим звукам.
«Майкл, ничто не сможет воспрепятствовать нашему воссоединению… И все это за пределами жизни… за безнадежными границами смерти… Помни об этом… помни…»
Образ Мэри легкими волнами колебался за окном, временами пропадая, как сирена в мутной воде. Она протягивала к нему руки в возвышенном… почти безнадежном порыве.
— Это… абсурд… этого не может быть…
«Майкл, я буду тебя ждать…»
— Но это же вне реальности… этого просто — напросто не существует…
«Но ты все же придешь ко мне…»
Перкинс в каком — то исступлении бросился к окну и замер. Он чувствовал, как его захлестывают одновременно ужас и радость от этого таинственного голоса.
Мэри по — прежнему оставалась рядом с ним, улыбающаяся, умоляющая, любимая.
Но все рациональное в Перкинсе яростно взбунтовалось, и он — в который уже раз! — сумел овладеть собой. Он понял, что его заманивают в какую — то безвыходную ловушку, и был готов позвать кого — нибудь из друзей на помощь. Но как раз в этот момент образ исчез.
Ему вдруг вспомнилось, что Ковач занимает соседнюю комнату. Она также выходила на огороженный участок. Может быть, ему…
Перкинс бросился к соседу и застал его за перелистыванием старинного фолианта. Он все ещё не спал.
— Ковач, вы не заметили ничего за окном? Это было… нечто блестящее… напоминавшее человеческую фигуру… во всяком случае, очень на неё похожее?
И тут почувствовал, насколько глупо он, должно быть, выглядит в глазах Ковача, и сразу же пожалел о своем импульсивном поступке.
Огорошенный этим заявлением Перкинса, Ковач поднялся из кресла.
— Вы увидели это в пределах огороженного участка?
Он подошел к окну, пристально вгляделся в расстилавшуюся перед ним картину и, улыбаясь, покачал головой.
— Нет. К сожалению, Перкинс, я ничего такого не увидел. Вы, вероятно, страшно переутомились. Вам бы следовало чуточку пощадить себя.
Улыбка его стала шире, когда он добавил:
— Там ничего нет, кроме хорелий… Не помню, уж какой поэт сказал, что между цветами и женщинами есть что — то общее. Он наверняка был прозорливым человеком, не так ли?..
Рано утром они снова собрались все вместе, и Перкинс быстро понял, что не только его, но всех его товарищей охватило возбуждение и нервозность.
Со всей серьезностью встал вопрос о том, чтобы принять надежные меры безопасности. Было решено, что все они по очереди будут стоять в карауле, а крыша виллы превращается тем самым в наблюдательную вышку.
Перкинс и члены его группы, оставив Ковача заниматься своими делами, решили осмотреть наблюдательный пункт и поднялись на чердак, собираясь проникнуть на крышу через замеченное ими слуховое окно.
Быстро сориентировавшись, они миновали отделанный лепными украшениями коридор, открыли дверь и отшатнулись от неожиданности, испытывая чувство безмерного ужаса.
В комнате на кровати лежала женщина. Она, казалось, спала. Чуть сбившееся легкое одеяло позволяло различить совершенные формы тела.
Обращенное в их сторону лицо с опущенными веками было вполне умиротворенным. Оно было прелестным, можно сказать, отличалось редкой красотой.
Перкинс почувствовал, как у него подкашиваются ноги. До чего же все это выглядело невероятным! Насколько это милое создание походило на Мэри!
Те же светлые шелковистые волосы, красиво очерченные губы, ничем не отличавшиеся от тех, что были у его любимой.
Его охватило безотчетное желание броситься к ней, но он не решился. Это, несомненно, было какое — то совпадение, просто сходство. Ясное дело, все объяснялось только этим.
Видно, образ любимой вечно будет стоять перед его мысленным взором, преследуя до конца жизни. Он никогда от него не избавиться.
Из состояния потрясения его вывел Ковач. Тот прибежал весь запыхавшийся и тут же принялся успокаивать легионеров и извиняться, что забыл предупредить их об этом феномене. Просто он не счел в свое время нужным очистить эту комнатушку, так как не пользовался ею, и оставил в неприкосновенности мумию, погруженную в вековые сны.
Ковач прошелся по помещению, подошел вплотную к кровати.
— До чего же она восхитительна, а? К сожалению, мне ничего о ней неизвестно. Наверное, подружка или родственница проживавших в этом доме хозяев.
Он спокойно направился к слуховому окну, открыл его и подставил под ним скамеечку. Перкинс, нервно дернувшись, повернулся к Круппу:
— Вы пойдете на дежурство первым. Через два часа вас сменит Маршал.
