немедленно и отправился в погоню. Выловив доски из воды, паренек стал постепенно подвигаться к берегу. Мы следили за ним в бинокль и видели, как он подплыл к какому-то сооружению, стоящему на сваях у самого берега.
Было еще раннее утро, и над рекой стлался туман, так что мы не могли там все хорошо рассмотреть. Позднее мы увидели, что на большом протяжении вдоль берега выстроено на сваях несколько десятков дощатых конур, одни побольше, другие поменьше; у некоторых были вырублены маленькие окошки, у остальных имелись только двери. От одних были проложены к берегу мостки, другие же стояли далеко от берега на мелководье и попасть к ним можно было только на лодке.
Оказалось, в этих конурах живут люди. И не какие-нибудь безработные, нет, — рабочие, но заработка их не хватает для того, чтобы нанимать квартиру или купить клочок земли и выстроить себе домик. И вот они строят лачуги на «ничьей» территории-в реке (за которую пока еще не берет платы росариевский муниципалитет), выпрашивая доски с проходящих пароходов.
Немного выше по реке от нашей стоянки, на самом берегу стоит большое фабричное здание. Огромными буквами на нем написано «Swift>. Это одна из многочисленных мясоконсервных фабрик знаменитой компании Свифта, которая нажила немалые прибыли на поставках мяса и консервов в Европу во время второй мировой войны. Только на этой фабрике свифтовская компания перерабатывает 2 тысячи голов крупного рогатого скота ежедневно. Военный «бум» закончился, и Свифт сокращает производство: только на днях он уволил с этой фабрики 300 рабочих. Один из них побывал у нас на «Грибоедове».
Жилища бедняков на «ничьей земле» на окраине Росарио.
Он тоже живет в этом «свайном поселке», что и наш утренний паренек. Рабочий рассказывал, что его приняли бы обратно на фабрику, если бы он мог дать мастеру взятку в 300 песо*, что составляет его двухмесячный заработок.
Аргентинская реакционная печать не пишет в своих газетах о том, что в СССР нет безработных, не пишет о том, что советское правительство в первый же год после разгрома немцев под Сталинградом доставило десять тысяч домов сталинградским рабочим, потерявшим свое жилье из-за нашествия гитлеровских захватчиков.
На следующий день нам сообщили, что всем советским ученым разрешено беспрепятственно сходить на берег и что нас приглашают посетить столицу.
С капитанского мостика «Грибоедова» открывался широкий вид на левый берег Параны. Низкие, залитые водой болотистые луга и плавни местами поросли низкорослым ивняком; во многих направлениях их прорезали протоки и рукава реки (ширина речной долины достигает здесь 10 км), коренной берег чуть виден вдали. Тысячные стаи уток, цапель, бакланов и многих неизвестных нам птиц постоянно пролетали из края в край этой поймы. Изредка доносился шлепок выстрела: единичные любители-охотники проводили там свой досуг.
По реке иногда плыли стволы крупных деревьев, вымытые из берегов где-то далеко вверху, и очень часто проплывали живые «островки» из густого сплетения замечательного водяного растения агуа- пе*.
Это растение образует на поверхности воды сплавину (сходную со сплавиной на наших заболачивающихся озерках) из густого сплетения корней и стеблей. Иногда оно разрастается так, что мешает даже судоходству. Будучи оторвана течением от прибрежной заросли, агуа-пе путешествует вниз по реке на многие сотни и, может быть, тысячи километров, не теряя жизненности и давая начало новым зарослям там, где ее прибьет к берегу струя воды.
По правому берегу на несколько километров растянулся город Росарио. У самой реки тянутся, кажется, бесконечные причалы и пристани вдоль различных складов, элеваторов, кранов, подвижных эстакад и тому подобных сооружений для погрузки судов. За ними высятся корпуса мельниц, крупорушек, мясоконсервных фабрик и снова многочисленных крупных и мелких зернохранилищ. Через этот океанский порт, поднятый по реке в глубь материка, проходит около половины всего аргентинского экспорта кукурузы, более из всего вывоза пшеницы, из льняного семени и еще проса, риса и т. д. Десятки морских пароходов могут одновременно грузиться и разгружаться в Росарио.
Бывало, что собиралось сразу до 150 пароходов, И тогда они выстраивались в длинную очередь, простаивая иногда многие недели, пока им удавалось стать под по-грузку. Так, например, было во время второй мировой войны, когда резко повысились закупки продовольствия в Аргентине. Однако за послевоенные годы кривая экспорта пошла вниз, внешняя торговля сильно сократилась. Так за первые девять месяцев 1948 г. экспорт зерновых составил 4288 тысяч тонн, а за это же время 1949 г. всего 2 557 тысяч тонн, то есть сократился более чем на 40 %. Еще более уменьшился вывоз шерсти: 214 200 тонн в 1947–1948 году и 81 000 тонн в 1948–1949 году, то есть сократился почти втрое.
За этой портово-промышленной полосой раскинулся славный городок, удивительно напоминающий окраины Ташкента: невысокие одно-двухэтажные белые домики осенены тенью чинар, вдоль улиц стоят ровные ряды пирамидальных тополей, из дворов свисают над тротуаром плети виноградной лозы. Только на немногих улицах, рядом с безлистным уже сейчас вязом, растет приземистая, но очень декоративная канарская пальма*, а некоторые бульвары обрамлены густой живой изгородью из вечнозеленого самшита, который на Кавказе и в Крыму иногда называют кавказской пальмой.
Простирающаяся отсюда на запад и юг обширная область аргентинской Пампы по своему климату очень напоминает наши самые южные степи и Крым, и неудивительно, что очень многие растения, широко распространенные в садах и парках у нас, были завезены в Аргентину.
На улицах, примыкающих к портовой части города, можно видеть непрерывные вереницы запыленных грузовиков, дожидающихся очереди ссыпать на элеватор зерно, которое привезено иной раз за сотни километров прямо с плодородных полей провинции Санта-Фе.
На остальных же улицах лишь изредка появляется смешной старомодный автомобиль и гораздо чаще можно увидеть арбу с двумя огромными, выше человеческого роста, колесами-почти точная копия арбы из оазисов Средней Азии.
Ближе к центру становится оживленнее, появляются узкоколейный трамвай и маленькие автобусы, исчезает на улицах зелень, дома крупнее-в три-четыре этажа, нижние этажи заняты магазинами, а самый центр уже американизирован несколькими уродливыми небоскребами.
По вечерам и здесь рекламы горят разноцветными огнями до уровня третьего и четвертого этажей, есть много крупных магазинов, принадлежащих большим торговым компаниям, но они как бы растворяются в массе мелких магазинов и лавочек, в которых, кроме хо-зяина и его жены, — еще только один мальчик- рассыльный.
Среди множества иммигрантов, поселившихся в Аргентине, есть выходцы из дореволюционной России.
К нам приезжала энергичная женщина. Она родилась уже здесь, но по ее смачному украинскому говору трудно было подумать об этом.
«За портово-промышленной полосой раскинулся город, напоминающий окраины Ташкента»… улица в городе Росарио.
Даже в ее испанской речи чувствовался украинский акцент. Она рассказала, что аргентинские власти часто преследуют объединение русских, украинцев и других. Эта женщина просила, чтобы хоть кто-нибудь из ученых побывал у них и выступил с докладом о Советском Союзе. Она говорила, что они устроят вечер, на который придет много русских, чтобы послушать правдивое слово настоящих советских людей. Но… что мог обещать им глава нашей экспедиции А. А. Михайлов, если мы тогда еще не знали, разрешат ли нам пересечь ту полосу мутной воды Параны, что отделяет советский корабль от аргентинского берега.
На судно приехал местный врач с двумя дочерьми и сыном. Он привел с собой своих детей, чтобы показать им советский корабль, увидеть людей из Советской Рос-сии, которая победила вероломнейшего
