Больше всего мальчику теперь было жалко Орлика. Вечером его никто не выводил из конюшни, и сегодня никто не выведет. А в конюшне темно, душно, и там живут большущие крысы, одну из которых Ваня недавно видел.
Ветфельдшерский пункт был закрыт, а на воротах висела какая-то записка. Ваня обошел конюшню, перелез через изгородь и попытался открыть еще одну узкую дверь, которая вела к Орлику. Он долго не мог дотянуться до крючка: щель довольно широкая, но крючок высоко.
Кроме Орлика, никого в конюшне не было. Остальных лошадей взяли на различные работы. Иноходец от голода беспокойно крутил головой, бил копытами и тихонько ржал, как бы спрашивая, почему его не кормят и не выводят на улицу.
Вывести Орлика на тренировку Ваня не решался, это делал один Пантелеймон Пантелеймонович, корма в конюшне мальчик тоже не нашел.
Булка хлеба, которую Ваня принес за пазухой из дома, не утолила голод Орлика. Он по-прежнему тихо ржал и беспокойно бил копытами о пол.
И Хабиба Каримова Ваня не нашел. В конторе мальчику сказали, что он увез председателя в райцентр на совещание и вернется ночью, а может, только на следующий день.
Дважды Ваня ходил к дому Пантелеймона Пантелеймоновича, стучал, кричал, но ветфельдшер так и не откликнулся. К бабушке он не пошел, потому что знал: она с утра уехала на хлебозаготовительный элеватор и приедет только вечером, к тому же она не любила Орлика.
На обед Ваня не пошел: есть совсем не хотелось. Покрутился дома, потом еще раз сходил на конюшню, надеясь, что привезли траву, но вернулся ни с чем.
Поздно вечером пришла с работы бабушка. Ваня, всхлипывая от жалости к Орлику, рассказал ей о том, что Пантелеймон Пантелеймонович весь день прячется дома, что скотники не привезли травы и Орлик вконец изголодался.
— Что касается Пантелеймона Пантелеймоновича, то он дня через три образумится. С ним такое, правда, редко, но бывает. Орлик за ночь не помрет, а завтра в конторе начальство решит, что с ним делать. Коль не умеют они с конем обращаться, так нечего его держать в нахлебниках.
Бабушка говорила спокойно, но Ваня знал, что завтра в конторе она в очередной раз постарается уговорить начальство избавиться от иноходца-нахлебника. Бабушка всегда ругала Пантелеймона Пантелеймоновича за иноходца. Когда ветфельдшер говорил, что он думает вырастить из Орлика рекордсмена и чемпиона, что это цель его жизни, бабушка сердилась и называла ветфельдшера глупцом с большой дороги. Она считала, что колхозу нужны не рекордсмены-нахлебники, а рабочие лошади.
Конечно, бабушка ничего не понимала в лошадях и не любила их, потому что всю жизнь сидела в конторе и на весовой и любила одни цифры.
Ночью Ваня долго не мог заснуть. Страшно было засыпать и страшно было выйти на улицу в такую темень. Потом, когда поднялась луна, еще красноватая и будто бы напуганная кем-то, осветившая комнату, Ваня разом решился, луна как бы рассеяла в нем комок серого, горьковато-полынного страха.
Мальчик бесшумно и быстро оделся, выгреб из стола весь сахар (хлеба в доме не было), открыл дверную щеколду, вздрагивая от напряжения и волнения, вышел на улицу. Было ветрено и прохладно, а крупные звезды на небе о чем-то спорили мигая, охватывала робость от того, что их так много и что дотянуться до них нельзя. Луна теперь большая, яркая и чем-то напоминает блестящий шар. Пахнет росой и пылью, которую поднимает ветер.
Ваня вышел за калитку и направился по дороге к конюшне. В деревне все спали, даже лая собак не слышно. Темные окна белых изб смотрели сквозь ветви деревьев с таинственной и неприятной настороженностью.
Мальчик был почти у цели, когда почувствовал, как чувствуют беду, наказание, ласку, что за ним кто- то идет. Он оглянулся, страх сковал его, и он стал будто гипсовым. Черное, лохматое существо, слегка продолговатое, с горящими глазами, точно это были маленькие электрические лампочки карманного фонарика (такой фонарик однажды Ване подарил отец), бесшумно ступая, приближалось к мальчику. «Это волк, самый страшный волк!» — застучало в голове. Лохматое существо подошло ближе, остановилось и замахало хвостом. Ваня чуть не заплакал от радости, поняв, что перед ним обычная смирная собака. Даже стало жарко — так обрадовался!
Мальчик вытащил из кармана кусок сахара и бросил псу. Белый комочек блеснул в лунном свете, точно серебристая рыбка в воде. Пес ловко поймал сахар и захрумкал, еще преданнее, покорнее виляя хвостом.
— Иди домой, собака, — зашептал Ваня, но, подумав, тут же добавил: — Если ты очень хочешь, то можешь пойти со мной. Нам нужно спасти друга, а там крысы водятся…
Вдвоем веселее. Собака забежала чуть-чуть вперед и по своей собачьей привычке принялась обнюхивать траву у обочины. Ваня поманил пса и дал ему еще один кусочек сахара. А пес-то был не дурак, теперь он шел рядом и иногда лизал руку горячим липким языком. Ах, попрошайка!
Ворота конюшни открылись быстро, Ваня наловчился их открывать, но войти внутрь помещения не решался. Из горячей темноты бил в ноздри густой запах конского навоза, слышно было, как перебирают лошади удилами, переступают ногами и всхрапывают — беспокоются, а в углу, где большой ящик для овса, кто-то хрустит, царапает доски и возится, попискивая. «Это крыса», — догадался Ваня.
— Орлик! Орлик! — хриплым голосом позвал иноходца мальчик.
Пес тоже боялся идти в конюшню, стоял рядом с Ваней и беспокойно внюхивался в воздух.
— Орлик! Орлик!
Ваня переступил порог, когда глаза его привыкли к темноте. Он увидел белое пятно на лбу иноходца, его блестящие глаза, серые столбы стойла. Но все равно было страшно. Когда он давал сахар иноходцу, руки его дрожали и несколько кусочков упало на пол. Орлик хрустел сахаром и громко и торопливо, стучал копытами, точно стоял на горячем полу.
Мальчик распутал поводок уздечки, вытащил ремешок из кольца, вбитого в стойку, и повел иноходца к выходу. Кобыла Краля, мать Орлика, заржала тревожно и тихо. Орлик, довольный, стал слегка пригарцовывать: застоялся и хотелось оказаться на свободе.
Мальчик подвел иноходца к изгороди, влез наверх, попытался снять уздечку, поводок которой болтался по земле, и тут случилось непредвиденное: пес, до этого все время молчавший, басовито и злобно, наверное из-за сахара, залаял на Орлика. Иноходец вздрогнул, взвился на дыбы и перелетел через изгородь. Ваня упал, так и не освободив лошадь от уздечки.
«Ну вот, теперь Орлик встретится в лугах с Красным конем», — поднимаясь на ноги, подумал он.
С утра началась привычная работа. После ухода бабушки Ваня почистил в клетках у кроликов, накормил кур, отшлепал веником петуха, чтобы не лез клеваться, и пошел к Пантелеймону Пантелеймоновичу.
Ветпункт был открыт, правда, в нем никого не оказалось. Совершенно пустой была конюшня, даже Кралю куда-то увели. Ваня решил сходить к Пантелеймону Пантелеймоновичу домой. Двери в, доме фельдшера тоже были открыты настежь, в комнатах царил хаос и беспорядок, на полу валялись пустые бутылки — такое ощущение, что в доме Пантелеймона Пантелеймоновича побывали озорники и все там перевернули.
На ферме доярки сказали Ване, что ветфельдшер со скотниками поехал искать пропавшего Орлика.
Иноходца нашли в лесу, недалеко от соседней деревни. Он стоял у дерева, случайно зацепившись поводком уздечки за сучок.
После обеда Ваня вновь пришел в конюшню. Орлик уже находился в стойле. То, что увидел мальчик, повергло его в отчаяние. У Орлика на правой стороне крупа зияла большая рана. Розовые, кровоточащие мышцы вывернулись изнутри, темно-вишневая полоса крови сбегала по ноге. Иноходец понуро опустил голову. В проходе появился прихрамывающий ветфельдшер и длинноногий главврач.
— Когда это произошло? — спросил главврач.
— Думаю, на рассвете. Кровь на ране не успела как следует свернуться.
Голос у Пантелеймона Пантелеймоновича такой тихий, слабый, точно он тяжело болен.
— Били топором… — главврач, приблизившись к Орлику, внимательно осмотрел рану. — Видимо, повредили кость. Теперь он не жилец, будет чахнуть и…
