Перед ним, еще вполне одетый, со свечой в руках стоял капитан. Удивленное лицо его было бледно, и непривычная напряженная мысль сдвинула круглые брови.
- Виноват, - сказал он. - Я не буду беспокоить... Я на минутку... Я придумал...
- Что? Что? Изобретение? Неужели?
- Я придумал: отчего чер-нила, а не чер-какой-нибудь другой реки? Нет... у меня как-то иначе... лучше выходило... А впрочем, виноват... Я, может быть, обеспокоил... Так - не спалось - заглянул на огонек...
Он криво усмехнулся, расшаркался и быстро удалился.
Корсиканец
Допрос затянулся, и жандарм чувствовал себя утомленным. Он сделал перерыв и пошел в свой кабинет отдохнуть.
Он уже, сладко улыбаясь, подходил к дивану, как вдруг остановился и лицо его исказилось, точно он увидел большую гадость.
За стеной громкий бас отчетливо пропел: 'Марш, марш вперед, рабочий народ...'
- Эт-то что? - спросил жандарм, указывая на стену.
Письмоводитель слегка приподнялся на стуле.
- Я уже имел обстоятельство доложить вам на предмет агента.
- Нич-чего, нич-чего не понимаю. Говорите проще.
- Агент Фиалкин изъявил непременное желание поступить в провокаторы. Он вторую зиму дежурит у Михайловской конки. Тихий человек. Только амбициозен сверх штата. 'Я, говорит, гублю молодость и лучшие силы свои отдаю на конку'. Отметил медленность своего движения по конке и невозможность применения сил, предполагая их существование...
'Крявявый и прявый...' - дребезжало за стеной.
- Врешь, - поправил бас.
- И что же, талантливый человек? - спросил жандарм.
- Амбициозен, даже излишне. Ни одной революционной песни не знает, а туда же лезет, в провокаторы. Ныл... ну и ныл... Вот, спасибо, городовой бляха № 4711... Он у нас это все, как по нотам... Слова-то, положим, все городовые хорошо знают, на улице стоят, уши не заткнешь... Ну, а бляха и в слухе очень талантлива. Вот взялся учить.
- Ишь, 'Варшавянку' жарят, - мечтательно прошептал жандарм. - Самолюбие - вещь недурная. Она может человека в люди вывести. Вот Наполеон - простой корсиканец был... однако достиг гм... кое- чего.
- 'Оно горит и ярко рдеет...'
- 'То наша кровь горит на нем', - рычит бляха № 4711.
- Как будто уже другой мотив, - насторожился жандарм. - Что же, он всем песням будет учить сразу?
- Всем, всем. Фиалкин сам его торопит. Говорит, быдто какое-то дельце обрисовывается.
- И самолюбие же у людей.
- 'Семя грядущего', - заблеял шпик за стеной.
- Энергия дьявольская, - вздохнул жандарм. - Говорят, что Наполеон, когда был еще простым корсиканцем...
Внизу с лестницы раздался какой-то рев и глухие удары.
- А эт-то что? - поднимает брови жандарм.
- А это наши союзники, которые в нижнем этаже, волнуются.
- Чего им?
- Пение, значит, до них дошло. Трудно им.
- А, е-е, черт... Действительно как-то неудобно. Пожалуй, и на улице слышно, подумают - митинг у нас.
- Пес ты окаянный, - вздыхает за стеной бляха. - Что ты воешь, как собака? Разве революционер так воет? Революционер открыто поет. Звук у него ясный. Каждое слово слышно. А он себе в щеки скулит да глазами во все стороны сигает. Не сигай глазами! Остатний раз говорю. Вот плюну и уйду! Нанимай себе максималиста, коли охота есть!
- Сердится, - усмехнулся письмоводитель, - Фигнер какой.
- Самолюбие, самолюбие, - повторяет жандарм. - В провокаторы захотел. Нет, брат, и эта роза с шипами. Военно-полевой суд не рассуждает. Захватят тебя, братец ты мой, а революционер ты или чест-ный провокатор, этого разбирать не станут. Подрыгаешь ножками.
- 'Нашим потом жиреют обжоры', - надрывается городовой.
- Фу, у меня даже зуб заболел. Отговорили бы его, что ли!
- Да как его отговоришь, если он сам в себе чувствует этакое, значит, влечение? Карьерист народ пошел, - вздыхает письмоводитель.
- Ну, убедить всегда можно. Скажите, что порядочный шпик так же нужен отечеству, как и провокатор. У меня вон... зуб болит.
- 'Вы жертвою пали', - взревел городовой.
- 'Вы жертвою пали', - жалобно заблеял шпик.
- К черту! - взвизгнул жандарм, выбегая из комнаты. - Вон отсюда, - раздался его прерывающийся и осиплый от злости голос. - Мерзавцы! В провокаторы лезут, а марсельезы спеть не умеют! Осрамят заведение. Корсиканцы! Я вам покажу корсиканцев...
Хлопнула дверь. Все стихло. За стенкой кто-то всхлипнул.
Модный адвокат
В этот день народу в суде было мало. Интересного заседания не предполагалось.
На скамьях за загородкой томились и вздыхали три молодых парня в косоворотках. В местах для публики - несколько студентов и барышень, в углу - два репортера.
На очереди было дело Семена Рубашкина. Обвинялся он, как было сказано в протоколе, 'за распро- странение волнующих слухов о роспуске первой Думы' в газетной статье.
Обвиняемый был уже в зале и гулял перед публикой с женой и тремя приятелями. Все были оживлены, немножко возбуждены необычайностью обстановки, болтали и шутили.
- Хоть бы уж скорее начинали, - говорил Рубашкин, - голоден как собака.
- А отсюда мы прямо в 'Вену' завтракать, - мечтала жена.
- Га! га! га! Вот как запрячут его в тюрьму, вот вам и будет завтрак, - острили приятели.
- Уж лучше в Сибирь, - кокетничала жена, - на вечное поселение. Я тогда за другого замуж выйду.
Приятели дружно гоготали и хлопали Рубашкина по плечу.
В залу вошел плотный господин во фраке и, надменно кивнув обвиняемому, уселся за пюпитр и стал выбирать бумаги из своего портфеля.
- Это еще кто? - спросила жена.
- Да это мой адвокат.
- Адвокат? - удивились приятели. - Да ты с ума сошел! Для такого ерундового дела адвоката брать! Да это, батенька, курам на смех. Что он делать будет? Ему и говорить-то нечего! Суд прямо направит на прекращение.
- Да я, собственно говоря, и не собирался его приглашать. Он сам предложил свои услуги. И денег не берет. Мы, говорит, за такие дела из принципа беремся. Гонорар нас только оскорбляет. Ну я, конечно, настаивать не стал. За что же его оскорблять?
- Оскорблять нехорошо, - согласилась жена.
- А с другой стороны, чем он мне мешает? Ну, поболтает пять минут. А может быть, еще и пользу принесет. Кто их знает? Надумают еще там какой-нибудь штраф наложить, ан он и уладит дело.
- Н-да, это действительно, - согласились приятели.
Адвокат встал, расправил баки, нахмурил брови и подошел к Рубашкину.
