Лариса Романовская
Московские Сторожевые
Эту книгу я посвящаю троим: моему покойному деду — Михаилу Ивановичу Горшкову, который научил меня придумывать сказки, моему другу и коллеге — писателю Михаилу Харитонову, который поверил, что я напишу эту историю, и моему сыну — Мише Романовскому, которого я люблю больше всех на свете.
Ваша Лара P. S. Все стихи, вставленные в текст в качестве эпиграфов, написала тоже я. Часть первая
Смена караула
Первая четверть. А класс… Так, наверно, пятый. Сонная немка привычно листнет учебник. «Тема урока… не надо шуметь, ребята, — „Наши питомцы“…» И тут ты соврешь зачем-то. Ты не хотел. Просто ты отвечаешь пятым. Фраза готова: «Их нихт никаких животных». Будешь бубнить — как всегда второпях, невнятно. Только тебя вдруг под локоть толкает кто-то. Если точнее — как будто тычется носом, Преданно дышит и мокрою шерстью пахнет. Не дожидаясь немкиного вопроса, Ты говоришь, что есть у тебя собака. Ты называешь породу, окрас и возраст: Сладость вранья и его же запретный ужас. У Фомичевой — облезлая кошка Лора, А у Витька — хомяк. Ты, выходит, хуже? Но из мечты тебя воротят с размаху: «Пять, молодец, вот так бы, ребята, всем вам». И на Витьково: «Он врет про свою собаку!» — Немка ответит: «Зато он усвоил тему». Лживость пятерки и Витъкино: «Вот обманщик», — Выветрятся сегодня за школьной дверью. Чертова псина шагнет, несомненно, дальше. Будет с тобой всегда — ты в нее поверил. Это какой был год? Девяносто первый? Или, скорее, восемьдесят девятый? Немка сгорит от солнца, жары и нервов Где-то в Эйлате — она из репатриантов. У Фомичевой появятся грудь и дети. Толстый Бойцов — он в тот день заболел краснухой — Станет священником. Витьку ты завтра встретишь: Скажете: «Сколько лет?!» — не узнав друг друга. Всем невдомек — и церковным, и нецерковным, — Что на каких-то выбеленных просторах Немка, совсем без морщин, шебуршит попкорном, Бродят хомяк и облезлая кошка Лора. Ты попадешь туда лет через сорок девять, Въедешь в покой на слегка опоздавшей скорой. И неизвестно где тебя сразу встретят Немка, Бойцов и красивая кошка Лора. Ты их обнимешь, кого-то — рукой погладишь. И без команды к тебе подойдет собака. Шумно вздохнет, на плечах расставляя лапы. Ты пятиклассник, а им — не пристало плакать. 1 К шести утра кошка окончательно окостенела. Даже трогать было не надо — достаточно просто посмотреть. Но я все равно тронула. И позвала привычно: «Кис-кис… Софико, девочка моя… кыса-кыса- кыса-кыс». У Софико моей был такой вид, будто ее вырезали из бумаги — из плотной, рельефной фотографии, сделанной в тот момент, когда кошка кралась по наружному подоконнику. Значит, и не мучилась, не поняла ничего. Я коротко застонала, опускаясь на корточки, вытащила из кармана перчатки — опять непарные, одна ржаво-рыжая, другая серая в узорах. Снова потрогала. Оттащить пока не могла. Размотала платок — как знала, взяла ведь серо-белый, в узор из маленьких черных башен. Укрыла Софико — от усов до хвоста, еще и место осталось. Приподнялась, морщась. Спина ныла который день, а теперь и колени к ней добавились. Ничего-ничего, уже недолго осталось. Софико ушла, никто меня не держит, пора. На подол халата успела налипнуть мерзотная газонная земля. Под платком никто не шевелился. Пальцы жгло, жар: я сняла перчатки, зажала их в мокрой ладони. И пошла прямо под окнами к своему подъезду. За лопатой.
