дальше-то будет? Может быть, он роль какую-нибудь получил у Натальи Николаевны — у королевы?.. Вживается в эту роль».
А где она — королева-то?
Нурлан смотрит на облака. Они близко — тихие, рыхлые, — с утра закрыли солнце, собираются, да, пожалуй, сегодня так и не соберутся пролиться дождём.
— Что вы, облака, там делаете? Дождик задумали? Эх вы, облачонки! — мысленно и вслух разговаривает с ними мальчик. — Погодили бы пока. Вон народу сколько на площади.
Отец опускает Нурлана па землю, и облака сразу уходят высоко-высоко.
— Не люблю я в очередях стоять. Не моё это занятие, — говорит отец.
— А я разве люблю? — Мать берёт его под локоть, снизу вверх заглядывает в лицо, смеётся громко, и все трое идут вдоль толпы — то ли домой, то ли в кино на дневной сеанс, то ли гуляют, чтобы людей посмотреть и себя показать.
По пути они встречают приезжего из города — того самого, что снят с мамой на одной фотографии, а в страду работал шофёром. Сейчас он в пиджаке из искусственной кожи, потрескавшейся от жары. Лицо загорело дотемна, волосы выгорели добела и словно поредели.
Он первый подаёт руку матери, потом отцу и шутливо пожимает ладошку Нурлану.
— Свети, малыш! — говорит он, улыбаясь изо всех сил, отчего мальчику кажется, что приезжий вот- вот чихнёт. — Славное имя.
— Папа придумал! — радуется Нурлан и смотрит на отца. Но тот почему-то не радуется.
— Да?.. — рассеянно спрашивает приезжий. — А я уезжаю.
Приезжий краснеет на глазах, достаёт из внутреннего кармана пиджака что-то завёрнутое в бумагу и подаёт матери.
— Это от меня, конфузится он. Прошу понять правильно… Подарок всей семье…
Мать извлекает из бумаги шёлковую косынку и, качая головой, ласково выговаривает:
— Что вы придумали? Зачем так тратиться?
— Какие траты? Приезжий смотрит на мать и на отца. Не обижайтесь, пожалуйста!.. Вместо учились… На добрую память. Может, не увидимся больше.
Почему-то все молчат.
Мать повязывает косынку, снизу вверх глядит на мужа и на приезжего. Сейчас она похожа на девочку с той фотографии, только в венке из васильков. Нурлану кажется, что глядит она на нечто яркое, отчего глаза её увлажнены.
Приезжий неловко кланяется и хочет уйти.
Отец улыбается и, сверкая зубами из-под усов, говорит:
— Зачем так спешить?
И жестом приглашает следовать за ним.
Нурлан видит, как бьется тёмная жилка на виске у отца, и ему становится боязно. И ещё он видит: в глубине автолавки, словно под сводами пещеры, висят зимние пальто и обликом своим напоминают людей, что втянули головы в плечи и замыслили что-то недоброе. Мальчик старается не смотреть на них и слышит, как отец просит показать ему оренбургский пуховый платок.
— Вам «пуховку» или «паутинку»?1 — осведомляется продавщица.
Толпа тянется к платкам, чтобы на ощупь узнать, какие они, но продавщица убирает товар и сердится:
— Руками не трогать! Ручная работа. Ей цены нет. На валюту идёт.
Народ волнуется:
— Как это не трогать? Кота в мешке покупать прикажете?
— Человек такие деньги платит.
— Настоящий платок через золотое кольцо пропускают!
Продавщица заявляет решительно:
— Никаких колец. А если он не пройдёт да порвётся? Мне всю жизнь расплачиваться? Спасибо!
Жилка на виске отца бьётся чаще частого. Ни к кому в отдельности не обращаясь, он спрашивает:
— Есть у кого обручальное кольцо?
И сразу — тишина.
Народ только что с поля, принарядиться, кольца надеть не успели, не ждали такого случая, и вот, пожалуйста, — помочь человеку нечем.
— Да что вы все, холостые, что ли? — говорит продавщица. — Хорошо живёте! До седых волос в молодых. Одна я замужем, и то всю жизнь в свадебном путешествии. Эх, была не была!..
Она пытается снять кольцо с безымянного пальца и жалуется:
— Мясом заросло. С самой свадьбы не сымывала…
Наконец-то кольцо снято, и под причитания «Ой, боюсь, женщины! Ой, боюсь…» продавщица подаёт его отцу, а потом и платок — «пуховку».
В тишине, держа обручальное кольцо большим и указательным пальцами левой руки, отец поднимает его, чтобы всем было видно. А правой рукой, как нитку в иголку, сверху вдевает в него уголок платка и не столько тянет, сколько подхватывает его снизу.
Платок пробегает сквозь кольцо, словно соскальзывает с него, как змеиная шкурка, и опускается было на землю, но до земли не долетает и белой смирной птицей садится на ладонь отца и вздрагивает.
— Чистый пух! — ахает толпа. А отец с раскрасневшимся лицом просит у продавщицы «паутинку» и говорит, что заплатит сразу за оба платка.
Продавщица подаёт ему ажурный, как кружево, платок и весело причитает:
— Ой, боюсь, женщины! Ой, боюсь!..
А бояться нечего: «паутинка» легче «пуховки», и она словно сама собой падает сквозь кольцо. Толпа опять ахает:
— Чистый пух!
Продавщица получает от отца деньги, подаёт ему покупки, по отдельности завёрнутые в лощёную бумагу, и хвалит его:
— Вот это покупатель! Вот это мужчина! Ой, боюсь: уведут его чужие женщины от жены. Ой, уведу- уут!..
— Всё может быть, — соглашается отец. — Только не это.
Тёмная жилка на виске отца, вспухая, бьётся чаще, и радость, объявшая было душу Нурлана при торговом зрелище, гаснет. Он старается не смотреть в пещеру, где, словно люди без голов, теснятся зимние пальто, и, не оглядываясь, бежит за отцом.
— Папа-аа!..
Отец подаёт приезжему пакет с «паутинкой».
— Примите от нашей семьи, — говорит он с некоторой торжественностью.
— Такой дорогой подарок, — отмахивается приезжий. — Не могу.
— Почему? — улыбается отец, сверкая белыми зубами из-под усов. — Вы нас обижаете. Мы ваш подарок приняли. С благодарностью. Жене отдадите.
— У меня её нет, — говорит приезжий.
— Будет! — улыбается отец.
Приезжий опускает голову, говорит в землю:
— Нет…
— Почему? — успокаивает мама. — Будет обязательно.
Он вскидывает голову, глядит на маму и говорит только ей:
— Спасибо…
Поворачивается и, не прощаясь, уходит — прямой, с намечающейся лысиной в русых волосах.
Нурлану жалко приезжего, и легко, оттого что он ушёл, и жутковато. Ему охота, чтобы отец взял маму под руку, но родители идут порознь и словом не перемолвятся.
Дома мать выговаривает отцу:
