некоторые и на русском.
Дальше — больше! Английский зять встретил меня трезвый. И поздоровался. «Здравствуйте», — сказал.
Новороссийский же зять, муж сестры, Паша, на приветствие отвечает: «Наливай».
Дочь трепещет в ладоши от нетерпения узнать новости из России, внучата обступили, льнут: «Здравствуй, дедушка!» На русском. Я им: «Хау ду ю ду! Глэд ту си ю». (Здравствуйте. Рад вас видеть).
Пообнимались, поцеловались, багаж на тележку и по коридорам, лифтам на многоэтажную стоянку. (У зятя микроавтобус. Фольксваген.) Попили водички, и в дорогу.
Дорога — что твоя столешница. Как и рассказывали те, кто Там побывал. Три полосы туда, три полосы встречные. И еще «твердое плечо» для стоянки на случай поломки или просто отдыха «дальнобойщиков». Время от времени мелькают оранжевые навесные ящики — это дорожные телефоны — автоматы. Надо позвонить в офис, или домой? Пожалуйста.
Под гул мотора и шум встречного вет ра наскоро делимся с Надей новостями. Остальные помалкивают: у них не принято вмешиваться в разговор, перебивать. Внучата притихли, прислушиваются к русской речи. И что интересно — не капризничают, не лезут с проблемами, не канючат. Словом, не мешают нам говорить. Культура! И я невольно вспоминаю наш киножурнал «Ералаш». И по названию, и по содержанию — настоящая школа разнузданности и хамства…
Поглядываю вокруг. Что такое?! Ни одной грязной машины. Даже среди грузовых. И выхлопные газы не висят над дорогой.
За окном возделанные тучные поля, примыкающие местами почти вплотную к дороге. Или частокол саженцев, заботливо «одетых» в пластмассовые чехлы.
Хлеб только созревает. У нас на Кубани уже идет обмолот. Середина июля.
Хлебные нивы перемежаются с густозелеными плантациями картофеля, сахарной свеклы и еще какой?то технической культуры, из которой, зять поясняет, делают машинные масла. Тут и там виднеются крыши фермерских усадьб, крытые черепицей…
Мы едем в провинциальный городок Литтлпорт графства Кембридж.
На горизонте постепенно вырисовывается ажурная верхушка кафедрального собора Или. Он царит над местностью. Виден издалека. Мы там побываем.
Храму более тысячи лет. Подумать только! Уже тогда люди, строя храмы на самом видном месте, понимали, что это будет ориентир не только в жизни для души, но и на местности для путника.
На въезде в Литтлпорт — круглик и указатель: до Лондона 76 миль, до Кембриджа — 21; до Или — города, носящего название храма, — 4.
Петляем по улочкам, чистеньким и ухоженным так, будто это не улица, а подворье заботливого хозяина. Мимо домов и домиков, обязательно двухэтажных. Из кирпича нежных пастельных цветов.
Подруливаем к нашему. Хорош! Надя говорит, хозяин строил для себя, но пришлось продать.
Внешний дворик, примыкает прямо к пешеходной асфальтированной дорожке. Под окнами зеленый газончик. По — над забором от соседей и по — над пешеходной дорожкой — кусты сирени, бузины и юкки. Подъезды к гаражу и воротам во внутренний двор.
Перед входной дверью — неглубокая ниша. Над ней по — русски разноцветными буквами «Добро пожаловать». Сбоку ниши подвесной цветочный горшок с пышным, причудливой красоты и с не менее причудливым названием — фьюшья — цветком. Фотографируемся в нише. За дверью внутри дома нетерпеливо скулит пес Падж…
Данни, самый младший внук, тянется на цыпочках к звонку — это его привилегия — и внутри раздается звук наподобие колокольного звона: бам, бам!
Забавно! Мы в России модничаем под Запад, подстра
иваем звонки под разные птичьи голоса, а здесь — под русский колокол.
Заходим. Под ноги ласково бросается ковровый линолеум. Я наклоняюсь разуваться. Надя говорит, не надо.
Странно! Хотя, если подумать, — моим туфлям негде было и запачкаться: в самолете ковер, в аэропортовских переходах и коридорах — ковровый линолеум, в машине Марка тоже. Вот так! Пересек пол — России и Европу и не запылился.
Мне показали дом и мою комнату, где я буду жить эти дни. Здесь обитала Аннушка, старшая внучка. Теперь она учится и работает в Кембридже. Живет почти самостоятельно. Дома бывает наездами. В ее отсутствие спальню занимает Люся. (Средняя. Ей одиннадцать). Девочка русского обличия. Обещает быть красавицей. Ее на время, пока я буду здесь, подселили к средней младшей, Каролайн. (Ей семь лет). Эта типичная англичанка. В отличие от Люси, у нее продолговатое лицо и светлые волосы. Девочки будут спать на двухэтажной кроватке из неотделанной сосны. Здесь в моде мебель из неотделанного дерева.
Весь второй этаж под спальнями, если не считать туалетной комнаты, где ванна, раковина, умывальник, туалет и душ.
Внизу прихожая, гостиная, кухня, столовая. И еще один туалет. Комнаты светлые, просторные. Везде чисто: дочь и зять — оба чистюли. Дети, конечно, соответственно.
Мне все нравится. Я радостно перевожу дух, распаковываю чемодан и одариваю каждого чем могу.
Порадовались еще, пообнимались. Дети отхлынули к себе — каждый понес свои подарочки. Взрослые отступили вниз готовить ужин, предоставив мне возможность привести себя в порядок с дороги.
Сначала, естественно, побриться. Сунул в розетку электробритву, не включается. Зову Надю. У нее тоже не получается. Она зовет Марка. Все равно не включается. Недоумеваем. В чем дело? Я ворчу нарочито:
— И электричество у вас какое?то… буржуазное.
Смеемся.
Зять мотнулся в ближайший магазин, и через пять минут у меня на столе появился баллончик с гелем для бритья, одноразовые станочки и дезодорант. Надя посоветовала мне принять душ и подезодорантиться. Здесь культ чистого тела.
— И вообще мы живем по режиму, — с легким ему — щением сказала она. — Как ты, помнится, говорил — «прижиму».
По прижиму так по прижиму. Я легко вживаюсь в обстановку.
Она с ходу вводит меня в курс этого самого режима. Подъем в 7.00. До семи в доме гробовая тишина: если кто и проснулся раньше, не должен мешать другому спать. Я уточняю:
— Что, и все лежат до семи?
— Лежат тихонько. Пока не запикают у нас часы…
Да — а! Прижим.
Я поторапливаюсь. Снизу наплывают запахи вкусного, на часах без десяти шесть. Скоро ужин. Я торопливо записываю в дневник первые впечатления. Ровно в шесть Надя зовет:
— Папа — а-а! — с растяжкой на втором «а». — Ужин!
Данни как бы передразнивает ее:
— Гранпа — а-а! Уозен!
Это его «уозен» неподражаемо.
Спускаюсь в столовую. Все уже на месте. Ждут меня. Извиняюсь, берусь на ложку. Надя тихонько останавливает: «У нас сначала молитва». И только после молитвы, коротенькой, в пять — шесть слов, — благодарение Богу за еду — принимаемся. Молитву произносит кто?нибудь один, поочередно. Данни — тот нараспев. Я не в счет. Таковы традиции, как я понял.
За ужином начинается оживленный разговор. Оказывается, именно за столом все выговариваются. И без дискриминации по возрасту. Странно! У нас наоборот: «Когда я ем — я глух и нем». Правда, молодое поколение, например, мой внук Женька пошел дальше европейцев: он не только не молчит ни секунды за столом, но и не посидит спокойно. Мы и в этом впереди планеты всей.
После ужина, который завершается сладким (пудингом), — фрукты. По желанию. И под занавес кто?нибудь из детей приносит красивый жестяной коробок с конфетами.
Потом дети идут играть во двор. По ихнему сад. (Гаден).
