Звезда Аделаида - 1

И пришёл сон.

Квотриус, медленно, пуговка за пуговкой расстёгивающий его сюртук, бережно снимающий жилет и уже мешающую разгорячённому телу рубашку; Квотриус, нежно целующий его в губы, веки - о, боги!.. Квотриус, медленно запускающий ему руки за шею и склоняющий к себе, своему алому, как кровь на снегу, рту; Северус целующий брата, нежно проводящий языком дорожку из-за мочки уха по шее до ключицы; Северус, запускающий руки под тунику брата, снимающий её рывком через голову; Квотриус, несмело целующий безволосую грудь брата - ну же, смелее, - вот так; Северус, прикусывающий крохотный розовый сосок; Северус, слышащий нескрываемый, восхищённый, такой желанный полустон - полувскрик брата; Квотриус, встающий на колени и языком обводящий кожу вокруг пупка брата; Квотриус, расстёгивающий пуговицы на брюках брата, приспускающий шёлковые трусы; Квотриус, берущий тёплыми, нет, жаркими, руками эрегированный член брата и вопросительно смотрящий ему в глаза; Северус, мгновенно проникающий в мозг Квотриуса и видящий там такое море доверия, страсти, настоящей, не братской - отнюдь! - любви и почтения; Квотриус, затапливающий Северуса этим теплом, разгорячённым воображением, рисующий такие картины любви, что брат утопает в неге и…

Северус протяжно застонал:

- Кво-о-триу-у-с…

И вошёл в опочивальню Северуса брат - нагой, прекрасно, атлетически сложенный, и опустился на колени перед ложем Северуса, и промолвил:

- Брат мой высокородный и Господин дома, Северу-у-с-с…

- Возляг рядом, Квотриус.

- Ты, ты… Северу-ус, позволяешь?..

- Ляг же, скорее, прижмись ко мне, нет, лучше сначала раздень меня…

Квотриус послушно расстёгивает эти странные, мелкие фибулы на драгоценной тунике брата, так плохо слушающиеся огрубевших от рукояти меча пальцами… Но он справляется…

-Боги, сколько же одежд носит брат одновременно! И все надо расстегнуть потому,что он, Квотриус - наг, Северус же одет…

Наконец, последняя одежда сброшена, но… остались эти варварские, красивые штаны… Их тоже нужно снять.

Брат, всё же, сжалился над ничтожным полукровкой и сам освободился от штанов, да так ловко…

Но нам нём осталось ещё одеяние - без фибул и разрезов, что-то странное, надетое на бёдраи прикрывающее срам, похожее на набедренную повязку Нелюдей, но эта тряпица не болтается свободно, как у них. Да и странно было бы, если на Северусе, хоть он и провёл жизнь среди варваров, но, всё же, патриции - была такая же вещь, как у Нелюдей…

Сорвать - не получается, да и сердится брат на мою попытку.

Может, это ещё какая-то невиданная одежда, скрывающая… быть может, на пенис брата нельзя смотреть ему самому?

Но как же он удовлетворяет себя в этом набедренном одеянии, так плотно прилегающем к телу?..

А, вот он освождает себя из этой странной, шёлковой одежды…

Боги, как же Северус красив сейчас - нагой! И глаза его светятся - безлунной, тусклой ночью… Тонкий, хрупкий, словно из воска, только лесного, белоснежного…

Как же я груб в сравнении с ним!..

Коснуться его естества?..

Страшно и хочется до боли, жжения в паху…

Вот если бы он хотя бы дотронулся, пусть до груди или живота, а лица… Интересно, что бы я почувствовал, коснись он моих губ пальцами?..

А губами? Боги, он собирается, или мне только кажется, поцеловать меня?..

Да! Какой он нежный, брат мой…

Вот теперь и я могу, наконец, коснуться уголка его губ - на большее я не осмелюсь… Они слаще мёда…

Он прикусывает мне мочку уха-а-а! Что же это за ласка! Почему молчать? Мне же так хорошо с тобой - пускай все слышат…

Ах, да, мы же братья… Но сводные, брат мой… Северу-у-с-с! Я готов кричать о нашей любви на каждом городском перекрёстке!

Не надо?.. Но отчего? Разве любовь может быть нечистой?

Отчего всех граждан оповещают о заключённом Союзе? Чтобы все радовались и молились о счастливой жизни новых супругов… Разве наша любовь запретна?

Ты снова говоришь на языке, коего я не разумею… Прошу, хоть я и у верен, что ты знаешь все языки жителей Ойкумены, перейди на наш родной…

Можно ещё раз поцеловать тебя, родной?.. Не спрашивать, а целовать? И ты не станешь гневаться?.. Ах… Слава Амурусу, Стреляющему Метко! Слава Венере светлокудрой! Воистину слава!

- А можно я поцелую тебя… там?..

Так ты этого хочешь?.. Нет, я не умею, зачем мне было нужно это с Каррой?

А, женщин тоже можно целовать… там? Но поверь, не её - ты не видел Карру, от того ты и говоришь так…

- О, Квотриус, сильнее, сильнее… Вот так, красавец мой…

Так, о-о-о, так! Ещё, брат мой. Ещё-о-о-о!

Северус излил семя, много семени в глотку сводного «брата», Квотриус сам догадался выпить его.

Теперь оба лежали, обнявшись, и самозабвенно целовали друг другу губы, веки, брови, виски с неистово бьющимися жилками, потом перешли к шеям, целовали, лизали и покусывали их, ласкали нежную кожу на ключицах.

Северус спустился ниже, как во сне, и прикусил , оказавшийся и вправду маленьким и розовым, сосок Квотриуса, тот, не сдержавшись, громко вскрикнул и изогнулся с какой-то звериной грацией, потом младший «брат» сделал то же самое и с возбуждённым, коричневым соском Северуса, а тот прикусил губу и животно застонал…

… - Я опять кончил во сне. Боги, что же мне снилось?.. Квотриус. Братик.

Опять волхвовал, и снова наколдовал мне эротический сон, да какой откровенный и… живой. Посмотрю я утром пораньше в глаза его бесстыжие - что будет в них? Вот и прочту. Ну, я ему покажу.

Да всё ты уже показал ему, успокойся, Сев.

Он разве только задницы моей не видел, а в остальном…

Да я не только принимал щедро расточаемые ласки Братика, но и сам дарил, да что вытворял и позволял, аж вспомнить стыдно!

… А было ли это всего лишь сном?..

_____________________________________________________

* Пуанкаре - слегка утяжелённый режущий и колющий наконечник рапиры.

* * Кубитус, дословно «локоть», равен сорока четырём сантиметрам.

Глава 9

Наутро Снейп, как всегда злой, да теперь вдобавок из-за ночного наваждения и не выспавшийся, к ещё большей, уже зашкаливающей ярости на весь этот дерьмовый мир, получил закуску из скисшего кобыльего молока с лепёшками. Но у него был жуткий, непонятно откуда взявшийся аппетит, и профессор жадно съел предложенную рабом жалкую подачку Господину дома вместо полноценного, сытного, как вчера, завтрака. А попросту - набил живот хлебом. Он был тёплым и приятно наполнял урчащий желудок.

Это жалкое подобие еды было подано по распоряжению Маменьки, которую он, хоть к какому-то счастью, не видел, как и остальных домочадцев, уже поевших ко времени его выхода из спальни. На словах же, через раба, Маменька просила передать обычные, наверное, теперь, сожаления об отсутствии