Северус оборвал в конце ненужное, не подходящее сейчас, такое трудное, проглатывающееся против воли, к тому же, уже произнесённое безо всякого внимания со стороны всех представленных Сабиниусов, слово. Будь здесь и сейчас Верелий… Уж он-то нашёлся бы что промямлить неразумное, но напыщенное, хоть и наклюкавшись более сыновей своих. Этому медоядоточивому только дай слово… и не обрадуешься уже минут через пять, когда он закончит свою первую реплику.
- Молю, жених мой превосходный, ликом прелестный, словно девица, скажи мне одной на ушко. Видишь же, знаешь теперь, что братья мои возлюбляют пиры более ме… Ох, нет, что же сие говорю я, поклёп излишний возводя на высокорожденное семейство своё. Теперь готова я живую, склизкую, бородавчатую лягушку проглотить от любопытства, - прошептала внезапно вновь, как с гуся вода, будто и не краснела никогда, спавшая с лица, побелевшая игрунья-резвунья.
Снейп не мог потерпеть такого надругательства над англиской фауной - назвать миленькую лягушечку «бородавчатой», словно жабу какую-то, и он не преминул заметить, сведя всё к полу-серьёзной невинной шутке:
- Ну уж нет! Никаких лягушечек! Они же невкусные, их едят только франки оголодавшие, находя в созданиях сих и, скорее, в мясе лапок нижних их сходство с цыплячьим, столь редким на Альбионе средь ромеев просвещённых. Не завести ли и нам побольше курочек для моего, отбивающего стражу за стражей, но почти одинокого петушка? Одним словом, глупые варвары. Посмотри получше на моего важного столоначальника, коий уж вскоре тебе подчиняться будет - подавальщика яств, по имени его варварскому Выфху. Он, хоть и умён, и расторопен вельми, но уже, кажется, проглотил именно, что бородавчатую и именно, что жабу, а не лягушечку махонькую, целиком, и заметь, что сие вовсе не пошло внешности его на пользу, - полу-шутя, полу-серьёзно ответил спустивший на время пары, подобревший даже на йоту профессор.
Девица столь громко, деланно рассмеялась, что это доказывало только, что в отрочестве обучали её лишь единой науке - обольщать потенциальных женихов. Вот и дообучались…
А сам Выфху, коли разговор пошёл о нём… Выфху внешне даже ухом не повёл, хоть и слышал всё сказанное, и не только о нём, но и во время отсутствия Господина дома во время знакомства сего мужеложца, с братом сводным - да по отцу высокорожденному! - развратом неведомым, но уж точно, что грязным, даже с помешавшимся после попытки руки на себя наложить, с восторгом неприкрытым и стонами и вскриками похотливыми занимавшемуся, а теперь и бабой с этой, высокорожденной шлюхой - уж он-то разглядел за пышными телесами Адрианы истинное, сокровенное, женитьбу затеяв. Раб - столоначальтник слышал все словеса упившихся высокорожденных патрициев, по всему видно, родственничков бабы сей, озлобившие Выфху отныне более на Сабиниусов, чем на своего Господина дома. Но он так и продолжал стоять, как стойкий оловянный солдатик, молчаливый, с непередаваемым, невыразимым, вредоносным выражением злобы на весь мир и омерзения от всего живого на лице, хотя был, как говорил надсмотрщик над рабами Таррва, душевнейшим человеком, то есть, говорящим скотом-без-души, всегда оговаривался он даже при «заумном» Фунне, хоть и брату по крови, но каким-то неправильно умным и… до неприличия воздержанным до баб. На хренометрии, видно, Фунна помешался, вот и ладит с ним, почти, как с равным, сам Господин дома - колдун.
- Ищщо и не то говаривали и потешалися надо мною, насмихались, как могли Господа мои пречестные, ибо люблю я Господ старых токмо, щитай, при них вырос да кормился. А уж какими похабниками да розвратнегами были, да што праделывали при мне, как при твари какой, а не услужливом рабом сваём, всигда гатовам преказать кухонным рабам смердящим чиво пофкуснее падать, да што вытворяли! Аж смотреть было смутительно и тошно, хоть глаза закрывай на енти их «горгии». Вот, даже слово для бизабразия сего придумали ромеи енти высакароженые. Но мне уйти никак было и да и остаётся не можно и потом, ведь я - кострат, ну, тот-который-без-яичек. Потому должно быть мне всё ровно. Вапше ничево чуйствовать не должон был! Ан нет, всё же неприятнасть и ниудопство большие чуйствовал я, где- то что-то валнавалась в сердце и низу живота, там, где уж всё далжно быть спакойным, да вот ищо - валнение-то было, кокке, ведаю я, стаяком зовётся, вриминами дюже сильное, да биз стаяка самого. Право дело, аж самому смишно и как-то щикотно станавилась. Я ж молодой ещё, хоть и ущербный, но так хочится с женщиною побыть хотя бы в адной из тех розвратных апоз, каких я новедался-насматрелся столь многа, што и на деситирых Выфху хвотило бы па самую макавку.
Даже хорошо, что с появлением новаго Господина дома прежний, ну то есть бывший, мой-то Снепиус Малефиций, унялси, а его Госпожа ноложница померла. Ну, туда ей, развратнеце и гаварливай бабе, и дорога - в царство Плутона извечного. Хоть и пагаваривают рабы кухонные и бабы треипливыя, им жратву с тилег калоноф приносившех с пару нидель таму, что боги священных, по панятиям уэсгх`э, этих новеньких х`васынскх`, откель-то с васточной, чюжедальний стараны, езыку латыни благородному ни абучиных покуда, вот как я, не розумиющих и даже ниразумных пиктов, живут на небесах в агромаднийшых шатрах и перуют с душами усопших, и охотятся с ними, а некатарые пагаваривают, что их боги даже заченают им, живым, детей, но это всё бабские росскозни, и не верю я им. А кухонныя робы - итак и вовсе зброт, в жизни нимытый никое же, даже в бочке, што во дваре стаит.
Я же получил абразование, миня научили петь по складам и по слуху, а он у меня дюже ладный - схватываю милодию на лету, с первого раза и навсегда. Все песиньки, даже децкие, помню я до сих пор приатлична, но не нужны ани Гаспадам боле.
Вот только, видемо, ни ведает о маём таланте, и никто дажи брат евойный сводный Квотриус, с каторым Гаспадин дома гришит вельми, ни росказал, угодны песни маи новому Гасппадину, ибо ни разу ещё он не приказал мне спеть даже песенку поприличнее, дабы ни оскарблять господский слух, если Снепиус Северус уж такой неженка, кокой ужь есть.
Вот и… таким, уродом, меня саделали в децве на патребу тогдашнему любимому Господину дома Снепиусу Малефицию да развесёлой ноложнице своей Нывх`э, коя, съездив куда-то пат старость лет, на север, в горы, просила всех рабов и даже домочадцев - вот ноглющая! - называть её нездешним, верно, выдуманным именем «Нина». Мне бы это ничего ровным щётом не стоило - падумаишь - Нывх`э, Нина, кокая разница мне-то. Однако не называл я её иминем прасимым, веть и у рабов есть собствиная гордость, не захотел я плясать по дудку её женсково, а, значит, глупого, нипалнаценаго желания. Не очинно-то жаловал я Нывх`э и до, и посли смерти не жалую. Пускай, как учил меня мой истинный Гаспадин Снепиус Малефиций, бродит её душа в печальном, бистилеснам, одинокам царстве мёртвых. Мне-то ещё нескоро туда собираться. А так - Нывх`э, Нина - у всех рабов была на слуху, все старались угадить ей получше, кухонные рабы откармливали её по приказу Господина белым мясом кур, и съедала она, бывалоча, по шесть-семь грудок. От и сожрала всех цыплят аткормлиных и даже кур-нисушек. Вот каковой почёт оказывался простой рабыне. Я, может, павыше её занимал положение пред Гаспадами теми. А вот Снепиус Малефиций мне отец истинный и единый, иба никто ни трогал больше мать мою, и полан гордасти я от этого знания важного.
Любил он очинно, когда я смишил его и гастей многех на пирах и распивал перед всеми умилитильно тониньким голоском песни зазорные, кои молодёжью бесстыжиий поються молодым супругам пред нощью их перваю. А я ж савсем малиньким был, ну, ни знаю, годочков сими, как давно пакойная матушка говаревала. Вот, чтобы голосок ни ломался в возрасте становления мужчиною, как, говарил мне мой Гаспадин мой и батюшка, завсегда бывает с мальчиками, миня и сделали… таким - уродом акаянным да багами забытым.
Уж откорнали мне яички быстренько, я только острую боль почуйствовал, но было очинно больно, кровищи много, аж рану прижигали калёным железом, а я всё вытирпел ради батюшки, почти дажи и ни плакал, токмо чуйств решился. Ох, и плакала же матушка моя тагда. Но я не рапщю - всё лучше одному да при Гаспадах, кокими бы оне розврощёными ни были, столаначальником быть, чем по етим шлюхам - рабынем, грязным шлюхам, от каторых ни отказываеться батюшка мой, да вот маладые Гасппада токмо мижду сабой лижуться, бегыть в поисках удавольствий всяческих нехороших. Мне бы хватило только аднаго разика с харошей женщиной побаловаться, но сам знаю, что я - кострат, и чуйства сего испытывать не должон. Аднако чуйство есть во мне, как ни плеши.
Только что ж Гаспадин Северус нашол в стафшем безумным опосля этого похода и особливо после попытки папасть прежди времина в Аид пичальтный, Гаспадине Квотриусе? Уж никак понять не могу. Бросил бы Гаспадин дома этого свободного, по велению старого Гаспадина, парня, да и завёл себе потаскушек из рабынь, покуда он холост. А потом бы взял себя эту Одривану и наплодил бы детишек
