Звезда Аделаида - 2

дабы к свадьбе налилось бы много самогонки, на этот раз перегнатой.

А то эта, прежняя мозголомная брага так воняла, что теперь Северус удивлялся, как вообще мог пить её, хоть и маленькими порциями, но такую… противную, маслянистую. Хорошо бы он не успел к свадьбе, а отдал бы всё время Квотриусу и Гарри, так ведь нет, хотел изумить гостей не только искусством виночерпия своего молодого да раннего, но и качеством жгучей воды, обязательной теперь для всех участников, вместе с молодожёнами, домашнего пира. И ещё Мастер Зелий поражался собственной лености - нужно было сделать устройство в первые же дни пребывания в доме. Но… Тогда было всё по другому, тогда было не до того. Или так только казалось ему теперь?

А ведь голова есть, и она не может не есть. То есть, не болеть, поцелуй её Дементор или выпей всю кровь прекрасная в своей жестокости ламия.

-А как мне сейчас-то захорошело, то есть, тьфу, получшело, ведь закусил барашком, к Мордреду его в зад! А что делать - жрать-то охота после такой ноченьки. А голод - не тётка, это дядька, и с этим дядькой можно бороться только одним методом - нажравшись от пуза.

Жирненький, противопоказанный мне агнец… Вот вкуснотища-то после целого рога очищенного теперь уже виски! А ведь я снова хочу… выпить, но на этот раз - сладкого винца «от Наэмнэ» и… Квотриуса впридачу! Ну, не с Гарри же мне сейчас в его комнатёнке обжиматься! Не-э-т, он не даст мне требуемого, как бы ни старался целовать меня - мне его поцелуи сейчас не нужны. Ну, вот что он вцепился обеими руками в этот рог, а сам из него не пьёт? Дурачок, да и только.

-А в строгости я его держу не случайно, сначала, и правда, всё о нас с ним позабыл, но теперь, пока не научится делать мне минет, «шлёпать» не стану, тем более тем, что доставляет ему наибольшее удовольствие - хлыстом для наказания нерадивых рабов и рабынь! Я тоже человек, и мне нужно, чтобы я тоже кончал, а не только кончали бы на меня. Нет, мне не противно, когда мои туники намокают в районе подола, это естественная реакция практически нецелованного мальчишки на «взрослые», как он называет их, поцелуи. Как следует приласкать братца, что ли, а то лежит совсем одинокий и ест одни только лепёшки, прямо, как я когда-то, а к агнцу даже не вовсе и не притронулся!

- Наэмнэ, где тебя демоны носили, отвечай по всей строгости! А, хоть догадался сразу с кувшинчиком прийти - сие твою вину смягчает. Ну-ка, нали-вай!

- Квотриус, звезда моя нездешняя, иди ко мне. Жажду я поцеловать тебя в алые, как кровь на снегу, уста, ланиты твои белые и в веки, в веки -ты же так любил сию ласку утончённую, нами же и придуманную!

- Достойно ли нам, о высокорожденный брат и Господин мой, лобызание… сугубо братское совершать пред лицом гостя твоего? Как бы он не подумал чего-то не столь близкого к истине, как еси оно.

- Ну и ладно, кочевряжься себе, Квотриус, а я - так выпью вина вместе с не столь напыщенным Гарольдусом. Он-то мне не откажет… ни в чём, знай сие.

-Не пошевелился даже, а всё из-за ревности к проклятой бабе! Да, вино после сраной, хоть и отогнанной ышке бяха - правильная вещь, вещь, что надо. Сразу в голову бросилось, магнитом стянуло мозги, потом, почти сразу же расслабило и вообще действует правильно. Ох, какая же вкуснотища выходит из-под рук этого талантливого засранца Наэмнэ!

Гарри уже чуть-чуть понимал латынь, и разговор братьев, или кем они там друг другу приходились на самом деле, не оставил его равнодушным, и он, помолившись Мерлину и Моргане, как учил его Тх`ом, выговорил вполне сносно по-ромейски:

- Раз твоя брат не хочет поцелуй, целуй тогда меня, о мой любимый, единственная мой, пригожий Северус.

И не побоялся же, что Квотриус в припадке ревности огреет его подсвечником по голове неразумной, оставшимся на столе неприбранным со вчерашнего, ещё ничего дурного не предвещавшего, просто раннего тёмного утра, когда Господин дома вкушал вместе с ним, Гарри, пищу. А рисковал, и много.

-А чего бы не взять, да не поцеловать мальчишку? А то аж истомился весь за целых пять дней. Ишь, на латыни даже заговорил, хоть и не соблюдая родов, ну, да ничего, научится, чтобы меня задобрить. Ведь, наверное, не целовался же он с медным зеркалом, представляя меня вместо последнего. Вот возьму и поцелую у Квотриуса на глазах - как-то отреагиует?

- Так перегнись через стол ко мне, Гарри. Я тебя так страстно поцелую, если ты, конечно, захочешь этого… -это было сказано по-английски, просто, чтобы и Гарри понял, и Квотриус остался бы с носом.

- Хочу, о мой Северус! Так давно - уже пять суток и ужас, как сильно хочу! Целуй же меня крепче!

И пьяный Северус, воистину не ведая, что творит на глазах у названного брата, впился жарким, давно - пять суток уж прошло! - таким желанным поцелуем в полу-раскрытые, дрожащие то ли от страха перед Квотриусом, то ли от желания, то ли от стыда при прилюдном поцелуе, розовые, такие любимые губы Поттера, затем оторвался на миг и вернулся вновь, переведя сбившееся отчего-то дыхание.

Он обвёл контур мягких, нетронутых губ Поттера до него никем… из мужчин кончиком языка. Они были горько-солёными. Плакал, что ли Гарри без Северуса? Так соскучился всего-то за пять дней, покуда Снейп обручался, изгонял плод из нечестивой невесты и лудил… лудил… лудил… А стоила ли вся перегнатая ышке бяха хоть одной слезинки одинокого Гарри, ещё ребёнка по развитию и целомудренности? Но что-то вовремя остановило Северуса, и он не стал, как всегда, вторгаться языком в рот Гарольда, и без того уже сверх меры ошеломлённого происшедшим, на глазах у соперника, более опытного и сильного, и умелого. Ведь Мерлин и Моргана - божества Тома и когда-то давно его, Гарри, а, главное, Христос услышали его безмолвную, про себя, тихую молитву!

Гарри-то, конечно, уже знал, что просто целоваться - так приятно, но со вторжением языка - ещё лучше. Он прижался чисто выбритой щекой к небритой сегодня в честь траура по утрате своих основополагающих ценностей щеке Северуса, целуя при людях - Квотриусе и рабах по-своему, еле касаясь, невинно, краешек порозовевших то ли от выпивки, то ли от поцелуя, узких, таких манящих губ… своего профессора Зельеварения. Бывшего профессора Зельеварения - помни это, Гарри! Запомни навсегда! Ведь возлюбленный Северус, наверняка, нарочито, именно по этой причине, а не возможности разнесения им одной из стен комнат, оборудованных под лабораторию, не преподавал ему, Гарри, эту действительно кропотливую науку, к которой у Поттера и вправду, если отдать себе должное, не было таланта ещё в школе.

Надо было уже давно отречься от закончившегося школьного прошлого и помочь юноше войти в новую взрослую жизнь во всём её пьянящем восторге, а не этом ущербном шлёпании. А Северуса осенило лишь сегодня, сейчас, в данную минуту, после тесного общения с женщиною и в пьяном до усрачки виде, что не нужно бояться войти в Гарри. В любом случае, лишь слегка растянется его анус, в туалет будет ходить легче, а в «их» времени он, Поттер, об этих гомосексуальных шалостях и не вспомнит. Отчего же раньше не пришла эта здравая, как казалось сейчас Снейпу, мысль в голову? А-а, но ведь есть же Квотриус, возлюбленный, но и названный, не настоящий брат, которого не придётся учить всему заново, который и сам умеет, если не больше, то столько же, сколько и Северус. Он же такой умелый в любви, названный брат!

Целоваться так невинно, как с юной, нетронутой девушкой, после неуёмных ночных страстей с противной ему женщиной для Северуса показалось упоительным. Он бы по своей воле ещё долго и с большим чувством целовал розовые нежные губы любимого юноши, если бы не побоялся смутить того, девственного, при свидетелях, за которых тот одинаково почитал и Квотриуса, и Выфху, и Наэмнэ. И отпустил свои чувства и разум на волю Северус, не боясь и впредь вторжения в свой разум рассудка названного брата, и вдруг больно кольнуло сердце.

И в душе, почти незаметно для хозяина, распахнул лепестки невиданный по красоте и нежному окрасу лепестков, цветок истинной любви. Новорожденный, но сразу расцветший, неведомый, не существующий и никогда не существовавший в живой природе, царстве Флоры многоцветной, как называли её ромеи, ко всем богам имеющие свои эпитеты, то длинные, то более короткие, но ёмкие. Латынь оказалась многоликой.

Это цветок не был столь диковинным, как орхидея - Квотриус. Он был вообще неким невыразимым и ароматным, как неестественная белоснежная роза с голубыми краешками лепестков, но без шипов…

«…Преисполнен был путь их любови великой и розами усеян без шипов и иными цветами многими чудеснейшим ароматом услаждающими обоняние их и прелестью неизъяснимой лепестков своих обагрённых кровью невинности дарующих наслаждение взорам их…», - так гласил отрывок неведомого, арабскими