всего через четыре года, а то и меньше? Да, меньше, даже три года были необходимы Карре, чтобы окончательтно потерять формы, но пользовался я ею, дабы унять тогдашнее любовное, неотступное, неотлучное желание моё к высокорожденной мачехе, коя оказалась столь жестокой ко мне, а апосле - и к памяти матери моей. Ведь едва увидала она меня в виде мертвеца ходячего, как тут же обложила, выражаясь столь нелюбимым мною языком черни, но в данном случае необходим он, как последнего нищеброда…
- Кто ты есть, о высокорожденный патриций? - осторожно вопросила подошедшего внезапно Квотриуса Адриана.
Она уже по ведьмачьей сущности знала ответ, но ей просто по-женски стало интересно, как ничтожный полукровка представит себя пред нею.
- О Адриана, я есть Снепиус Квотриус Малефиций, и пришёл я требовать у тебя, жена нечестивая брата моего любимого высокорожденного по отцу высокорожденному же Снепиусу Малефицию Тогениусу, дабы отдала ты мне, принадлежащее нам с мужем твоим то, что делим мы в минуты опасности, не смущаясь ни на миг и не задумываясь, не колеблясь - чаровнический жезл, выражаясь языком вашей семьи.
Ну же, женщина, ты знаешь, да и я тоже, что прячешь ты вещь эту во многих складках одежд твоих многослойных, женских - хоть бы паллу сполоснуть приказала рабыням - прачкам, не то от неё так смердит засохшей кровью, смиренница показная! Охочая до мужчин похотливая сука - вот, кто есть ты на самом деле!
- Не тебе меня, высокорожденную патрицианку, поносить и вопрошать о действиях моих чародейских, тебе неведомых. Тебе ли, простецу худородному, вопрошать о деолах великих, кудесничес…
- Хватит, женщина, довольно я слушвал твои, прежде всего, для себя опасные речи! Я тоже кудесник, но не простец, хоть и худородный, как изволила ты, неблагородная в душе и в помыслах своих, напомнить мне, забывающему о происхождении своём лишь в объятиях Северуса, брата моего возлюбленного высокорожденного, но столь снисходительного к ничтожному полукровке, что оторопь берёт меня всякий раз, как овладевает он мною. Но боги благие и милосердные, не то, что ты, о женщина, наградили меня способностью не только чародействовать, но и Стихии, столь суровые на деле и страшные, призывать!
Да ты ничего не знаешь о действии Стихий, и в этом твоё счастье! Добром не хочешь - сила Стихии изымет у тебя не только вещь сию ли, иную ли, но и то, ради чего ты вообще нужна нашей планиде, о несчастная, лишь на свои немногие силы полагающаяся!
Силу Стихии Воды призываю, да затопит Она те…
____________________________
* Universum (лат.) - Вселенная, поэтому Квотриус называет Универсальное Кровоостанавливающее заклинание Северуса Вселенским.
Глава 93.
- Постой! Остановись, благороднейший, несмотря на полукровное происхождение твоё, о кудесник! Сейчас, отдам я чаровнический жезл, супругу моему пред семнадцатью богами и богинями, и по праву, для волхвования, проделываемого супругом моим, принадлежащий. Да, не по чести, а лишь по обману изъяла я вещь сию у супруга моего возлюбленного. Так на, получай же!
И в Квотриуса выверенным и где и… на ком она только тренировалась, сколько рабов и рабынь покалечила, а скольких поубивала, пока не научилась! - направленным в сердце, броском, понёсся сверкающий пуго. Но Квотриус не потерял хладнокровия и отступил едва лишь на пол-шага. Пуго слегка задел рабыню, проходившую с кушаньем по боку и, падая, звякнул о кирпичную стену коридора. Рабыня тотчас завопила истошным голосом, так, что слышно её было на весь коридор и открытые опочивальни, все, как одна, выходящие в него:
- Измена! Подлая измена! О Господин дома Северус, приди же скорее! Измена в доме твоём случилась! Молодая супруга твоя - о, ужас! - убить хотела самого твоего любимого Господина Квотриуса! Измена! Измена в твоём доме!
Тут же сбежались многочисленные рабы и рабыни. Все непонимающе смотрели на кричавшую в панике женщину, показывавшую ногой, ибо руки её были заняты подносом с чашечками, в которые уже были налиты всеразличные драгоценные соусы, на окровавленный пуго, лежащий под ногами. Поднос тотчас забрали у неё, раненой слегка в бедро рикошетом, от каменной стены. Квотриус сначала приказал рабам отнести её, не медля, на руках в женскую «молодую» камору и перевязать полотном самым чистым.
Потом быстро выхватил из толпы ближайшую рабыню постарше и на вид поразумнее остальных и перепоручил ей лично отчитаться Господину Таррве о здоровье пострадавшей через час-другой… И тут он заметил, что раненой оказалась юная, но опытная в делах Венеры Златокудрой и Амуруса, Стреляющего Метко, рабыня Х`оэрру, в латинском произношении, Горру.
Та, коя не понравилась его слишком высокому духом для женщин-рабынь возлюбленному брату - девственнику на первой, кроме бывшей единой, состоявшейся после славословия домашним богам - покровителям, семейной трапезе. Но на той трапезе Квотриуса не было, посему он посчитал ту семейную трапезу первой, когда семья без чужаков собралась полностью вместе с родными уже домочадцами.
Была, правда, ещё одна общая трапеза, до которой снизошёл Господин дома и зачем-то возводил пришлого Гарольдуса, человека из «своего» времени, к ромеям, причём не к плебсу, а к самому высшему сословию высокорожденных патрициев. Зачем потребовалось Северусу это? Чтобы любили больше в его доме «драгоценного гостя», так ведь не любят же…
Зато Х`оэрру - Горра пришлась по нраву высокорожденному отцу ещё даже при матери Квотриуса, Госпоже наложнице Нине, или как сын называл матерь свою, не смирившись с её крещением - Нывгэ, что Нину страшно бесило. А это было не по-христиански. Получался какой-то замкнутый круг.
Родители - высокорожденные отец и мачеха встали сегодня уже, когда вовсю грело дневное светило Сола, а снег, казавшийся вчера карой небесной Юпитера, за какие-то грехи обрушившемся на семьи Сабиниусов, Снепиусов и их многочисленных гостей, таял робко, как и положено первому, слишком раннему покрову земли. Очевидно, что высокорожденный отец задержался в доме Сабиниусов почти до утра, забавляясь либо с мачехою, либо, если дошло веселие и до этого, то с другими высокорожденными патрицианками - чужими супругами.
Хотя мачеха с утра была зеленее пожухшей, осенней травы, когда она уже покрывается изморозью, и всё жаловалась на сильные, скручивающие боли в районе живота.
И высокорожденный отец сейчас, наверняка, вовсе не в духе из-за дневного, позорящего его с супругой, просыпания. Значит это только одно - сколько бы пряжи ни успела насучить Адриана, хоть прибегая для этого нехитрого занятия к магии, чтобы напрясть побольше, свёкор будет зол на неё из-за ранения рабыни - своей самой большой, несравненной любимицы.
Верно, Фортуна, хоть и припоздала несколько, но решила улыбнуться любящим братьм. И вот - Адриана, вскочившая со приступочки лесенки и тут же упавшая на колени, с ужасом в глазах и нелепою поспешностию ползёт по полу библиотеки, и вот она уже вручает Квотриусу волшебную палочку возлюбленного брата Северуса.
Однако не только за ней пришёл младший брат, но хотел он отвести дрянную жёнку к болящему по её вине супругу да так, что не может уже с ложа подняться, совсем обессилел от потери крови и невероятно сильной боли. Жизнь Адрианы - вероломной, покусившейся на убийство даже! - теперь оценивалась только покойным ростом и развитием во чреве её чудесным, волшебным, не иначе, как образом, зачатого высокорожденным братом плода - столь необходимого роду Снепиусов будущего наследника - мага, чтобы началась династия волшебная в семействе.
Пора бы уже, пора бы доказать этой шлюхе, коя, наверное, сама повелела кровям своим отойти в столь… подходящий момент, жестокую вину её. Выставлялась женщина до броска пуго словно бы невинностию самою, обыкновенною молодою матроной. Ведь Квотриус искал Адриану сначала в опочивальне брата, думая, надеясь, что она уже проснулась после глубокого, во всех смыслах удовлетворенная, пробежал он по коридору и не заметил грязной путаны в библиотеке - самом почитаемом им месте в доме после… собственной опочивальни, где они с братом предавались любовным утехам.
Видел он и кровь на простыне супружеской, но ни туники ректа на полу, ни измятого венка Северуса, не сняв коего, прямо-таки завалила его, сопротивляющегося до конца, на ложе Адриана, не узрел. Ибо рабыни прибрались в опочивальне возлюбленного паче жизни брата, впервые осквернённой женщиною да какою нескромною!
