настоящий Герой магического мира в веке двадцать первом. В веке же пятом - до странности скромный, хоть и «драгоценный», как звали его и Господа, и рабы, но все поневоле, ибо не люб он был в доме, гость Господина дома Снепиуса Северуса Малефиция.
Именно эта пресловутая скромность и неожиданная любовь к Северусу, подарившему, всё же, множество пылких поцелуев, но Гарри чувствовалось, что вот этот, при Квотриусе и ещё столоначальнике, которых покоробил сделанный поцелуй - словно бы первый и одновременно прощальный поцелуй ему от любимого Северуса, и послужила причиной его давно вынашиваемого решения - разможжить голову о стену. Просто Гарри знал откуда-то, что любовь к весьма и весьма помолодевшему и похорошевшему бывшему профессору - его одна, заветная, единственная, на всю жизнь.
Но Северуса Снейпа все последние дни занимал лишь его дальний родич - предок Квотриус, и никто более не смел посягать на сердце своенравного профессора, даже новая, казалось бы, игрушка - женщина, жена по всем местночтимым законам. Потому, что он по своей дурной, ещё школьной привычке, подслушал часть разговора любимого Северуса с ненавистным Квотриусом.
Знал Гарри, что по окончанию разгулья невиданного разврата, который просто не может прийтись по душе человеку века двадцать первого, не говоря уж о «скромнике» - Квотриусе, бросится его любимый в объятия дальнего родича своего, но уж никак не придёт навестить взволнованного и испуганного донельзя увиденным одним лишь глазком на пиру его, перешедшем в жуткую оргию, несчастного «Гарольдуса».
Вот и порешил он покончить с жизнью именно сейчас, сразу, пока любимый Северус курит вместе со своим пра-пра-пра… да кем же Квотриус является для него, Сева? С жизнью, такой неудачной, почти что без любви - ни в Хогвартсе, ни будучи рабом, ни, что самое главное, с Северусом, по-настоящему, по- мужски. Может, у Мерлина и Морганы, когда душа его отойдёт… но нет, не к ним, а прямиком к Господу Иисусу Христу, как невинного младенца примущего его и пустящего в райский сад, где ангелы поют, найдёт хотя бы душа его счастье, раз не достаётся его и телу, и сердцу, и исстрадавшейся душе.
Не смог Гарри, как обещал Северусу в маленьком, тогда ещё со смешным, полу-забытым словом х`нарых` называемому шатру, давно, ещё на земле Истинных Людей, ждать «очень много пальцев раз». Кончилось его терпение вместе с таким знакомым, но сегодня утром особенно недоступным, загадочным, потрясающим, давно - несколько дней, как желанным вкусом сухих, порозовевших от выпитой проклятой, а может, и благословенной жгучей воды, губ любимого человека на своих.
А губы его, Сева, сегодня сотворили поистине великое волшебство без чародейской палочки - она оказалась ненужной в делах любовных. Вкус губ этих отдавал отчётливой мужской страстью к нему, юноше Гарри, чувством, неизведанным им, но вдруг проникшем и заполонившем всё, что было у него в распоряжении, но перешло по негласному закону к любимому волшебнику, волшебнику сильному, сильнее, чем Гарри стократ - разум, тело, сердце и душу.
Ведь давно уже подсмотрел Гарри за Северусом и безумным ещё, но полным неистовства любовного, как сказали бы о женщине - бешенства матки, как сказать о мужчине, Гарри не знал - Квотриусом, как мужчины делают… это - любят друг друга. И вначале испугался он любви… такой, показавшейся ему развратной, грязной какой-то, но приглядевшись, решил, что эти переплетающие в любовных объятиях мужчины поистине прекрасны. Ибо такова суть однополой мужской любви.
Тело же Северуса, тонкое, белое, такое нежное даже на взгляд, оказалось настоящим магнитом для неискушённого в делах амурных, знавший только поцелуи да шлёпанье по заду, Гарри. Он так устал томиться не имеющей большего выхода любовью, а теперь пришла ещё и страсть, непрошенная, неведомая, пугающая. Гарри не знал, что делать со своим телом, вдруг преисполнившимся некоей невыносимой тяжести…
А сегодня у него был воистину праздник - Северус, его любимый Северус, сам, первым, поцеловал Гарри, хотя вне близости людей, в своей спальне Гарри первым целовал Северуса. И какой же сладкой отравой этот единственный поцелуй оказался. О, эти губы, горчащие и в то же время сладкие, вкус которых Гарри познал уже, но сегодня они были ещё и упоительно терпкими, пахнущими травами, горячими и, как всегда, умелыми! От одного их прикосновения и лишь собственного робкого касания к святыне - сегодня Гарри не осмелился поцеловать, как привык и как хотелось бы, его неприступного Северуса на глазах у окружающих - наполнили Гарри любовию такой… что невозможно было вынести её в одиночестве.
А Северус остался… там, среди потных, похотливых, сплетающихся противоестественно мужчин и худородных женщин, более, нежели он сам - Гарри знал это о рабах о рабынях, и что по ромейским поверьям у закабалённых нет душ - Северус рассказывал об этом, особенно о последнем, смеясь. И любимый Северус смотрел на… это безобразие может, даже наслаждался им. А, может, и сам «развлёкся» со своей страшною, как неведомый, но очень пугающий Мордред (так он должен был выглядеть, по пониманию Гарри в женском облике, а ведь он же принимает его…), женою или какой-нибудь бабой из Истинных Людей.
Гарри обладал чуткостию к невинным, как он сам, девицам и вьюношам, но не почувствовал ни одной честной девушки среди… тех, которые так просто раздвигали ноги перед Господами, словно жаждая взаимности, на самом же деле мысленно молящих своих богов, по рассказу древнего друида племени, в котором прошли четыре года рабства, живущих в берёзовых рощах и высоко на небесах, чтобы их поскорее перестали насиловать… так жестоко.
Гарри же вовсе не был так глуп, каким полагал его до последнего времени и инцидента с лепёшкой, слишком сильно закрутившейся в воздухе от заклинания Невесомости, впрочем, совершенно незаслуженно, Северус, любимый, но… недоступный, далёкий, увлечённый своим, видимо, умелым в любви, в отличие от Гарри, родичем. Всё равно же Квотриусу оставаться в… этом времени, а им с Северусом перемещаться путями неведомыми в… свои же, только одним им знакомым время и пространство.
Эти слова по-английски Гарри уже давно знал и произносил без запинки, а пытаться быть поточнее - хотя, куда уж точнее! - спросить у любимого Северуса - значит, снова выставить себя дураком. Но он знал… чувствовал, что женщины отдаются лишь по сути своей бабьей, всегда, постоянно похотливой, а не по любви. Да и какая, к Мордреду страшному, да ещё Поцелуй Дементора впридачу - любовь может быть между высокорожденными Господами и рабынями?! А… Северус остался там, смотреть, а, может, и развлекаться, хотя на него это и не похоже. Зачем же тогда было ему оставаться на оргию?!
«А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в меня, тому лучше бы было, чтобы повесили ему на шею мельничный жернов и утопили в глубине морской!»
Гарри внезапно пришло это воспоминание из проповеди пастора в большой, светлой церкви, куда его раз пять, не больше, вывозили какие-то близкие родственники. Они вообще имели право, данное им самим Господом, издеваться и над маленьким Гарри, и над Гарри - подростком, чем они и занимались исправно, то по очереди, то вдруг, сообща, всем семейством.
Но в этом доме Северуса, лордом в котором он был, в Господа не веровали, и, наверное, поэтому, никто Гарри не притеснял, просто не обращали внимания на «драгоценного гостя Господина дома». Но Гарии вовсе не хотел, чтобы искушающий его одним своим присутствием Северус подвергся такой ужасной участи, чтобы он утонул в море. Северус должен, обязан жить, а вот Гарри…
Всё - воспоминания, накопившееся за столько долгих дней желание оказаться в объятиях такого желанного и умелого Северуса, с ним Гарри не было бы больно… в первый раз, как с… теми двумя - неудачниками, ко счастью Поттера, утренний поцелуй, сыгравший роль катализатора взрывного процесса страсти, пир, во время которого Северус только и смотрел, что на Гарри, отвратительная оргия, только начало которой Гарри успел увидеть… на свою голову, а лучше бы не было ничего этого.
Всё это привело к одному - сесть у стены, упереться посильнее в неё спиною и колотиться о кирпичную кладку, несмотря на сотрясающую мозг боль… несмотря на поедом едящую боль.
Вот и всё. Спорьте хоть до утра, в чём он был прав,что он нам дал.
Верю я, в то, что он счастлив был в последний миг, как никогда.
Не переплыл моря, не потерял себя,
Из миллиона слов выбрал «любовь»,
И разделил свой мир поровну меж людьми.
… Вот и всё. Дни без него побегут, алеет лишь кровь на полу.
Было б так, кто-то за ним шагнул, хоть он не звал в душную мглу… *
Случись такое в двадцать первом веке, шагнули бы многие, нашлись бы истеричные души, заававдившиеся, чтобы следовать в Большом Путешествии за своим Героем, но вот в этом времени - он
