удивило: они-то обнаружили меня без сознания, холодным на ощупь и окровавленным. Они меня раздели, немного растерли мне руки и ноги, потом завернули в одеяла и положили в единственную уцелевшую разбойничью палатку. Остальные пять либо сгорели, либо были завалены, либо исчезли бесследно, когда огромная белая молния ударила в высокий дуб, стоявший в центре разбойничьего лагеря.
Следующий день выдался пасмурным, но, по счастью, без дождя. Для начала мы занялись своими ранами. Геспе попала в ногу стрела, когда они наткнулись на часового. Дедана рубанули вдоль плеча — надо сказать, ему еще повезло, учитывая, что он накинулся на часового с голыми руками. Когда я спросил его зачем, он ответил, мол, у него просто не было времени обнажить меч.
У Мартена на лбу была внушительная багровая шишка: то ли он приложился, когда я его повалил на землю, то ли потом, когда я волочил его на холм. Шишка была болезненной на ощупь, но Мартен уверял, что ему не раз случалось получать шишки похуже в кабацких драках.
Я же, оправившись от озноба, чувствовал себя превосходно. Я видел, что товарищи мои изумлены этим внезапным возвращением из самых врат смерти, и решил их не разочаровывать. Немного таинственности моей репутации не повредит.
Я перевязал рваную рану, оставленную стрелой, которая задела мне плечо, и обработал несколько ссадин и царапин, которые даже не помнил, как и где заработал. Кроме того, был еще длинный неглубокий порез на запястье, который я сам же и сделал, но с ним и возиться не стоило.
Темпи был невредим, невозмутим, непроницаем.
Управившись с ранами, мы занялись покойниками. Пока я валялся без сознания, остальные сволокли большую часть обгорелых, безжизненных тел на край поляны. На круг получилось так:
Один часовой, убитый Деданом.
Двое — те, что напали на Темпи в лесу.
Трое, которые выжили после удара молнии и попытались бежать. Одного застрелил Мартен, еще двое были на счету Темпи.
Семнадцать обугленных, изломанных или как-либо еще поврежденных тел — последствия удара молнии. Из этих семнадцати восемь еще до молнии были мертвы либо смертельно ранены.
Нашлись следы еще одного часового, который наблюдал за происходящим с северо-восточного края холма. К тому времени, как мы их обнаружили, следы были уже суточной давности, и никто не испытывал ни малейшего желания за ним гоняться. Дедан заметил, что так оно, может, и лучше: пусть разнесет слухи об этом впечатляющем разгроме, чтобы те, кто подумывает зарабатывать на жизнь разбоем, передумали. В кои-то веки мы с ним были одного мнения.
Трупа главаря среди убитых не нашлось. Большую палатку, куда он шмыгнул, раздавило обломками ствола огромного дуба. Мы пока решили оставить его останки в покое — нам и без того было чем заняться.
Вместо того чтобы рыть двадцать три отдельные могилы или братскую могилу на двадцать три тела, мы сложили погребальный костер и подожгли его, хотя лес был еще сырой. Я пустил в ход свое искусство, чтобы костер горел долго и жарко.
Оставался еще один труп: тот часовой, которого убил Мартен и которым потом воспользовался я. Пока мои товарищи собирали дрова для погребального костра, я отправился на южный гребень холма и нашел его там: Темпи спрятал его под большой еловой лапой.
Я долго смотрел на тело, потом оттащил его на юг. Я отыскал укромное местечко под ивой и сложил над ним курган из камней. А потом забрался в кусты и как следует проблевался.
Молния? Ну да, молнию объяснить непросто. Гроза прямо над головой. Фульманическое связывание между двумя одинаковыми стрелами. Попытка заземлить дерево сильнее, чем любой громоотвод. Честно говоря, не знаю, моя ли заслуга в том, что молния ударила именно там и тогда. Но, если верить историям, я призвал молнию, и молния ударила.
Судя по тому, что рассказывали остальные, молния была не одна, а несколько, одна за другой. Дедан описывал это как «столп белого огня» и говорил, что земля содрогнулась так сильно, что он не устоял на ногах.
Как бы то ни было, от могучего дуба остался только горелый пень высотой примерно с серовик. Вокруг валялись громадные обломки. Деревья поменьше и кустарники тоже занялись, но их потушило дождем. Большая часть дощатых щитов, которые разбойники использовали в качестве укрепления, разлетелась в щепки размером не больше фаланги пальца либо сгорели до углей. От ствола разбегались полосы развороченной земли, и поляна выглядела так, словно ее перепахал какой-то сумасшедший пахарь или разодрал когтями некий гигантский зверь.
Несмотря на все это, мы в течение трех дней после победы оставались в разбойничьем лагере. Рядом был ручей с чистой водой, а то, что оставалось от разбойничьей провизии, было куда лучше нашей. Более того: после того как мы спасли некоторое количество досок и парусины, все мы смогли позволить себе роскошь разместиться в палатках или под навесами.
Теперь, когда работа была выполнена, напряжение в отряде спало. Дождь перестал, а нам больше не требовалось прятать свой костер, так что Мартен быстро пошел на поправку. Дедан и Геспе разговаривали друг с другом вежливо, и Дедан теперь нес в мой адрес вчетверо меньше глупостей, чем прежде.
Но, невзирая на облегчение, которое мы испытывали, выполнив работу, сказать, что теперь все было в порядке, было никак нельзя. Историй по вечерам больше никто не рассказывал, и Мартен старался держаться от меня как можно дальше. И я его не винил, принимая во внимание, чего он насмотрелся.
Поэтому я при первой же возможности тайком уничтожил изготовленные мной восковые куклы. Теперь они мне были ни к чему, и неизвестно, что могло произойти, если бы кто-то из моих спутников случайно обнаружил их у меня в сумке.
Темпи ни словом не обмолвился о том, что я сотворил с трупом разбойника, и по тому, как он себя вел, я сделал вывод, что он не ставит мне это в вину. Оглядываясь назад, я сознаю, как мало я тогда понимал адемов. Но в то время я заметил лишь, что Темпи теперь меньше времени проводит, помогая мне обучаться кетану, и больше времени посвящает обучению нашему языку и обсуждению запутанного понятия «летани».
На второй день мы сходили на прежнюю стоянку за своими вещами. Я испытал большое облегчение, получив назад свою лютню, и особенно обрадовался, увидев, что чудесный футляр, подарок Денны, остался сухим внутри, невзирая на бесконечный дождь.
И, поскольку прятаться было больше не от кого, я принялся играть. Целый день напролет я почти ничего не делал, только играл. Я почти месяц провел без музыки, и мне ее так не хватало — вы себе и представить не можете.
Поначалу я думал, что Темпи моя игра не нравится. Кроме того, что я прежде каким-то образом задел его своим пением, я видел, что он всегда уходит из лагеря, как только я берусь за лютню. Потом я начал замечать, что он наблюдает за мной, но всегда издали и стараясь не попадаться на глаза. И как только мне пришло в голову обратить на это внимание, я обнаружил, что он всегда слушает, как я играю, выпучив глаза, как сова, и замерев, как камень.
На третий день Геспе решила, что ее нога, пожалуй, способна выдержать небольшой переход. Пришлось решать, что мы берем с собой, а что оставляем.
Это оказалось не так сложно, как могло бы быть. Большая часть разбойничьего добра была уничтожена молнией, падающим деревом или просто размокла под дождем. Однако в разоренном лагере все-таки осталось чем поживиться.
Обыскать как следует палатку главаря нам прежде не удалось: ее придавило огромным суком упавшего дуба. Упавший сук был крупнее иных деревьев, почти метровой толщины. Однако же на третий день мы наконец сумели перерубить его в нескольких местах и стащить его с останков палатки.
Мне не терпелось поближе взглянуть на труп главаря: было в этом человеке нечто смутно знакомое, что не давало мне покоя с тех самых пор, как он показался из палатки. Ну и, помимо всего прочего, я знал, что его кольчуга стоит никак не меньше дюжины талантов.
Однако главаря и след простыл. Над этим нам пришлось немало поломать голову. Мартен нашел только один след, ведущий прочь от лагеря, — след сбежавшего часового. Никто из нас не представлял, куда же делся главарь.
