минут посидеть неподвижно. По большей части, я был слишком утомлен, чтобы запомнить, что я там говорил, но, как ни странно, эти ответы Темпи понравились больше. Это было счастье. Когда мои ответы его устраивали, беседы длились дольше, и я мог подольше отдохнуть.
На третий день я почувствовал себя значительно лучше. Мышцы уже не болели так сильно. Дышать стало легче. Голова сделалась прозрачной и невесомой, как листок, гонимый ветром. В этом состоянии ума ответы на вопросы Темпи слетали с языка легко и непринужденно, как песня.
Бег. Кетан. Ходьба. Беседа. Три цикла. А потом я рухнул, выполняя кетан на обочине дороги.
Темпи пристально наблюдал за мной и подхватил меня прежде, чем я коснулся земли. Несколько минут мир кружился и плыл, а потом я осознал, что лежу под деревом у дороги. Должно быть, это Темпи меня туда отнес.
Он подал мне мех с водой.
— Пей.
О воде даже думать не хотелось, однако я все же отпил глоток.
— Извини, Темпи.
Он покачал головой.
— Ты далеко зашел, прежде чем свалился. Ты не жаловался. Ты доказал, что твой дух сильнее твоего тела. Это хорошо. Когда дух управляет телом, это летани. Но и знать пределы собственных возможностей — это тоже летани. Лучше остановиться, когда нужно, чем бежать, пока не упадешь.
— Если только летани не требует упасть, — сказал я, не задумываясь. Голова по-прежнему казалась невесомой, как листок на ветру.
Он улыбнулся, что бывало редко.
— Да. Ты начинаешь понимать.
Я улыбнулся в ответ.
— Как ты хорошо говоришь по-атурански!
Темпи поморгал. Озабоченность.
— Мы говорим не на твоем языке, а на моем.
— Но я же не умею… — начал было я, но тут услышал себя со стороны. «Сцеопа тейас…» Голова у меня на миг пошла кругом.
— Выпей еще, — сказал Темпи, и, хотя он полностью контролировал свое лицо и голос, я все же видел, что он встревожен.
Я отхлебнул еще, чтобы его успокоить. А потом мое тело вдруг как будто поняло, что нуждается в воде: мне ужасно захотелось пить, и я сделал несколько больших глотков, но остановился, чтобы не выпить слишком много и не довести дело до спазмов в желудке. Темпи кивнул, одобрение.
— Так что, я хорошо говорю? — спросил я, чтобы отвлечься от жажды.
— Для ребенка — хорошо. Для варвара — очень хорошо.
— И только-то? Я что, слова путаю?
— Ты слишком много соприкасаешься глазами.
Он расширил глаза и уставился ими в мои, не мигая.
— Кроме того, слова у тебя правильные, но простые.
— Ну, так научи меня другим.
Он покачал головой. Серьезно.
— Ты и так уже знаешь слишком много слов.
— Слишком много? Темпи, да я же очень мало слов знаю.
— Дело не в словах, а в их употреблении. У адемов говорить — это целое искусство. Есть люди, способные сказать многое одной фразой. Вот Шехин как раз из таких. Они что-то скажут на одном дыхании, а другие поймут только через год.
Мягкий упрек.
— А ты слишком часто говоришь больше, чем нужно. Не следует говорить по-адемски так, как ты поешь по-атурански. Сотня слов только затем, чтобы восхвалить женщину. Это слишком много. Мы говорим короче.
— То есть, если я встретил женщину, мне следует просто сказать «Как ты прекрасна!», и все?
Темпи покачал головой.
— Нет. Скажи просто: «Прекрасная», и пусть уж женщина сама решает, что ты имел в виду.
— Но разве это не…
Я не знал слов, означающих «расплывчатый» и «неопределенный», и мне пришлось начать заново:
— Но ведь это приводит к недопониманию, нет?
— Это приучает к вдумчивости, — твердо ответил Темпи. — Это деликатность. Когда говоришь, все время следует беспокоиться. Не слишком ли много ты говоришь.
Он покачал головой. Неодобрение.
— Это…
Он запнулся, подбирая слово.
— Грубо?
Отрицание. Бессилие.
— Я прихожу в Северен, и там есть люди, от которых воняет. И есть люди, которые не воняют. И те и другие — люди, но те, от которых не воняет, — люди достойные.
Он постучал меня по груди двумя пальцами.
— Ты — не козопас. Ты учишься летани. Ты мой ученик. Тебе следует говорить, как человеку достойному.
— Но как насчет точности? Представь, что вы строите мост. Вам нужно многое обсудить. И все это должно быть сказано четко и недвусмысленно.
— Разумеется! — ответил Темпи. Согласие. — Иногда да. Но в большинстве случаев, в важных делах, деликатность нужнее. И чем короче, тем лучше.
Темпи стиснул мое плечо, поднял голову и ненадолго встретился со мной взглядом. Для него это была большая редкость. Он улыбнулся чуть заметной, спокойной улыбкой. И сказал:
— Горжусь.
Остаток дня я приходил в себя. Мы проходили несколько километров, выполняли кетан, беседовали о летани и снова пускались в путь. В тот вечер мы заночевали в придорожном трактире. Я жрал за троих и рухнул в кровать прежде, чем солнце закатилось за горизонт.
На следующий день мы снова вернулись к прежним циклам, но выполнили всего два до полудня и два после. Мое тело ныло и горело, но я уже не впадал в бред от переутомления. К счастью, путем небольших мысленных усилий я мог снова возвращаться в то странное прозрачное состояние ума, в котором я накануне отвечал на вопросы Темпи.
В следующие два дня я привык называть это непривычное состояние «листок на ветру».
Оно представлялось мне дальним родственником «каменного сердца», ментального упражнения, которому я научился уже давно. При этом сходства между ними было очень немного. «Каменное сердце» имело практический смысл: оно позволяло избавиться от эмоций и сосредоточиться. Это помогало разделять свой разум на отдельные части или поддерживать столь необходимый алар.
А «листок на ветру» представлялся мне практически бесполезным. Конечно, было очень приятно опустошить свой разум до полной прозрачности и предоставить ему возможность беспрепятственно перепархивать от одного к другому. Но, если не считать того, что это позволяло мне извлекать из воздуха ответы на вопросы Темпи, никакой практической ценности в этом, по всей видимости, не было. То был интеллектуальный эквивалент карточных фокусов.
На восьмой день пути мое тело наконец перестало непрерывно ныть. Именно тогда Темпи добавил нечто новенькое. Завершив кетан, мы переходили к поединку. Это было трудно, поскольку именно тогда я чувствовал себя наиболее усталым. Однако после поединка мы всегда садились, отдыхали и беседовали о летани.
— Ты почему улыбался сегодня во время поединка? — спрашивал Темпи.
