Двойник

чтобы уйти пораньше. А эта книга. Еще не знаю, может быть, оставлю ее здесь на память. Лифт дошел до пятого этажа и остановился, Тертулиано Максимо Афонсо спросил: пойдешь со мной. Я же здравый смысл, там для меня нет места. В таком случае до следующего свидания. В чем я сомневаюсь.

Тертулиано Максимо Афонсо прислушался. Из квартиры не доносилось ни звука. Он должен вести себя совершенно естественно, как хозяин, но его сердце билось так сильно, что сотрясалось все его тело. Он не мог заставить себя сдвинуться с места. Внезапно лифт начал спускаться. Кто бы это мог быть, подумал он, быстро вставил ключ в замочную скважину и вошел. В квартире было темно, но в слабом свете, пробивавшемся, видимо, из окон, постепенно стали смутно вырисовываться очертания и объемы. Тертулиано Максимо Афонсо нащупал на стене около двери выключатель. В квартире не чувствовалось никакого движения. Никого нет дома, подумал он, надо все осмотреть, надо срочно познакомиться с жилищем, которое будет принадлежать ему этой ночью, возможно, только ему, ибо не исключено, что ему придется провести здесь ночь в полном одиночестве, представим себе, например, что у Элены есть родители, она решила навестить их, пользуясь отсутствием мужа, и вернется завтра утром, тогда план, который здравый смысл назвал дьявольским, рассеется, как самая банальная фантазия, рассыплется, словно карточный замок, на который, забавляясь, подул ребенок. Говорят, жизнь подчас не прочь сыграть с нами шутку, но она невероятно тупа, видимо, однажды кто-то сказал ей: иди вперед, только вперед и прямо, и она, бездарная, глупая, не способная извлечь какую-то пользу из уроков, которые она сама же нам так самодовольно дает, слепо исполняет полученный приказ, руша все на своем пути и никогда не останавливаясь, чтобы оценить нанесенный урон или хотя бы попросить прощения. Тертулиано Максимо Афонсо обошел всю квартиру, зажигая и гася свет, открывая и закрывая двери, шкафы, ящики, он видел мужскую и женскую одежду, волнующие интимные предметы женского белья, пистолет, но ничего не тронул, он только хотел познакомиться с новой для себя обстановкой, понять, какая существует связь между домашним пространством и его обитателями, приблизительно то же самое происходит, когда смотришь на географическую карту, она показывает тебе места, по которым ты можешь пройти, но не дает гарантии, что ты по ним пройдешь. Познакомившись с квартирой настолько, что он уже мог ходить по ней с закрытыми глазами, он сел на диван, который, видимо, принадлежал Антонио Кларо, и принялся ждать. Пусть придет Элена, думал он, больше мне ничего не надо, пусть Элена войдет в эту дверь и увидит меня, пусть она станет свидетелем того, что я осмелился сюда прийти, в конце концов, ему нужен был только свидетель. Она пришла уже после одиннадцати. Испуганная тем, что в квартире горит свет, она спросила с порога: это ты. Да, я, ответил Тертулиано Максимо Афонсо, и у него перехватило дыхание. Через секунду она вошла в гостиную. Что случилось, я ждала тебя только завтра. Они быстро обменялись приветственными поцелуями, и Тертулиано Максимо Афонсо вынужден был сесть, у него подкосились ноги, то ли он нервничал, то ли на него произвел такое впечатление поцелуй. Он почти не слышал, что она говорила: я ходила проведать родителей. Ну и как они, выдавил он из себя. Хорошо, а ты уже ужинал. Да, не беспокойся. Я устала, пойду лягу, что это за книга. Я купил ее, потому что мне предстоит участвовать в историческом фильме. Но она подержанная, там какие-то заметки. Я нашел ее у букиниста. Элена вышла, вскоре в квартире снова воцарилась тишина. Было уже очень поздно, когда Тертулиано Максимо Афонсо вошел в спальню. Элена спала, на подушке лежала пижама, которую ему надо было надеть. Прошло два часа, он не спал. Его член был совершенно инертным. Потом женщина открыла глаза. Ты не спишь, спросила она. Нет. Почему. Не знаю. Она повернулась и обняла его.

Первым проснулся Тертулиано Максимо Афонсо. Он был совершенно голый. Одеяло и простыня сползли на пол с его стороны кровати, обнажив грудь Элены. Она, казалось, крепко спала. Утренний свет, приглушенный плотными занавесками, рассеивался в полумраке комнаты светящимися полосами. Видимо, на улице было уже жарко. Тертулиано Максимо Афонсо ощутил, что его член напряжен, он не получил еще полного удовлетворения. И тут он вспомнил о Марии да Пас. Он представил себе другую комнату, другую кровать, ее тело, такое ему знакомое, лежащее тело Антонио Кларо, абсолютно такое же, как его собственное, и вдруг понял, что он дошел до конца, дорогу перед ним преграждает стена, на которой написано: проезда нет, пропасть, а потом увидел, что пути назад тоже нет, приведшая его сюда дорога исчезла, остался только маленький кусочек, на котором едва помещались ступни ног. Ему снился сон, но он не осознавал этого. Тоска переросла в ужас и разбудила его в тот самый миг, когда стена проломилась и огромные руки, что может быть страшнее, чем руки, выросшие из стены, стали тащить его в пропасть. Элена гладила его пальцы, стараясь успокоить. Не волнуйся, тебе приснился кошмар, все уже прошло, ты снова здесь. Он задыхался, словно падение лишило воздуха его легкие. Спокойно, спокойно, повторяла Элена. Она опиралась на локоть, ее грудь не была прикрыта, тонкое одеяло облегало талию и округлость бедер, ее слова ласкали его измученное тело, словно легкий дождь, который едва касается кожи водяным поцелуем. Вскоре, подобно облаку, возвращающемуся туда, где оно родилось, испуганный дух Тертулиано Максимо Афонсо воссоединился с его изнуренным умом, и, когда Элена спросила его: что же тебе приснилось, расскажи мне, этот растерявшийся человек, создавший лабиринты и в них же и заблудившийся, лежащий теперь рядом с женщиной, в которой ему было неведомо все, кроме секса, заговорил о дороге, утратившей начало, словно его шаги поглотили загадочную субстанцию, придающую длительность времени и объем пространству, и о стене, перерезавшей и пространство, и время, и о том месте, где стояли его ноги, подобно двум маленьким островкам в крохотном человеческом архипелаге, один по ту, другой по другую сторону, и о надписи, гласящей: проезда нет, пропасть, remember, кто тебя предупредил, тот твой враг, как мог бы сказать Гамлет своему дяде и отчиму Клавдию. Она слушала его с удивлением, даже с недоумением, раньше она от своего мужа никогда не слышала ничего подобного, да и тон его речей был теперь каким-то странным, каждое слово как бы удваивалось, отзывалось, будто эхо в обитаемой пещере, когда невозможно понять, кто дышит, кто шепчет, а кто вздыхает. Элена с удовольствием подумала, что ее ночи тоже могли бы стать двумя островками, а рядом еще два таких островка, и вчетвером они способны создать, создавали и уже создали совершенно замечательный архипелаг, если только в нашем мире возможно что-нибудь совершенное, а простыни постели были как океан, в котором ей хотелось бы бросить якорь. Тебе уже хорошо, ты успокоился, спросила она. Да, лучше не бывает, сказал он. Удивительно, но этой ночью ты любил меня так, как никогда раньше, твоя близость казалась исполненной такой нежности, будто она замешана на желании и на слезах, а еще на радости, боли и мольбе о прощении. Если ты все это почувствовала, значит, так оно и было. К сожалению, есть события, которые происходят, но потом никогда не повторяются. А есть такие, которые повторяются. Ты в это веришь. Кто-то сказал, что подаривший розы впредь будет дарить только розы. Надо проверить. Сейчас. Да, пока мы еще не оделись. Хороший повод. Неплохой, хотя, разумеется, и не самый лучший. Четыре острова вновь соединились, образовав архипелаг, бурное море билось в прибрежные скалы, и если в нем слышались крики, то это были крики сирен, несущихся на волнах, а если стоны, то ни один из них не был порожден болью, и если кто-то просил прощения, то пусть он будет прощен отныне и навсегда. Они немного отдохнули, обнявшись, потом, после последнего поцелуя, она выскользнула из постели. Не вставай, поспи еще немного, пока я приготовлю завтрак.

Но Тертулиано Максимо Афонсо не спал. Он должен как можно скорее уйти из этого дома, ему нельзя рисковать, Антонио Кларо может вернуться раньше, чем рассчитывал, около полудня, сказал он, но представим себе, что в загородном доме все произошло не так, как он задумал, и он уже мчится сюда на всех парах, злясь на самого себя и надеясь поскорее забыть о неудаче в мирной обстановке своего домашнего очага, рассказывая жене о съемках, изобретая, чтобы справиться со своим плохим настроением, не имевшие места препятствия, осложнения, споры, невыполненные обещания. Трудность для Тертулиано Максимо Афонсо состоит в том, что он не может просто так взять и уйти, он должен дать Элене такое объяснение, которое не показалось бы ей подозрительным, ведь до сих пор она нисколько не сомневалась, что мужчина, проведший с ней эту ночь и подаривший ей наслаждение, является ее мужем, как же он теперь скажет ей, внезапно, в самый последний момент, что у него срочные дела в городе, да еще в такой день, в субботу, в самом разгаре лета, когда логичнее всего было бы, принимая во внимание, что их супружеские отношения именно сейчас, как мы только что видели, достигли наивысшей гармонии, остаться дома, в постели, и продолжить прерванную беседу, и не только беседу. Скоро Элена принесет завтрак, как давно они не завтракали так, рядом, в интимной обстановке постели, благоухающей особым ароматом любви, было бы непростительно не воспользоваться такой возможностью, тем более что некие обстоятельства, которые с большой долей вероятности появятся в скором будущем, уже составляют заговор с тем, чтобы эта возможность оказалась последней. Тертулиано Максимо Афонсо думает, думает, напряженно думает, и чем больше он думает, тем очевиднее становится, до каких крайностей может дойти то, что мы позволим себе назвать парадоксальной энергией человеческого духа, потому что необходимость как можно скорее уйти представляется ему все менее насущной, и в то же время, несмотря на вполне предсказуемый риск такой ситуации, в его душе растет безумное желание стать свидетелем своей окончательной победы над Антонио Кларо. Присутствовать при этом лично, какими бы ни оказались последствия. Пусть он придет, пусть застанет его здесь, пусть взбесится, озвереет, пусть даже прибегнет к силе, ничто уже не сможет смягчить трагизм его поражения. Он поймет, что Тертулиано Максимо Афонсо нанес ему последний удар, когда этот проклятый учитель истории спросит его, откуда он пришел в такой неурочный час, и Элена наконец-то узнает о подлой авантюре, задуманной двумя мужчинами с одинаковыми родинками на руке и одинаковыми шрамами на колене, уравнявшимися теперь и в обладании женщинами. Возможно, покалеченное тело Тертулиано Максимо Афонсо увезут потом на машине «скорой помощи», но рана его врага не залечится уже никогда. Мы могли бы закончить на этом рассказ о низменных планах мести, роящихся в мозгу мужчины, который лежит в постели и ждет завтрака, если бы не вышеупомянутая парадоксальность человеческого духа или, другими словами, возможность появления необычайно благородных, рыцарских чувств в такой ситуации, в которой их трудно было бы ожидать, тем более достойная похвалы, что некоторые предыдущие весьма неблаговидные действия отнюдь не способствовали их появлению. Сколь невероятным это ни показалось бы, но тот же самый мужчина, который по причине нравственной трусости не решился открыть правду Марии да Пас и толкнул ее в объятия Антонио Кларо, теперь не только не боится быть жестоко избитым, но еще и считает своим долгом не бросать Элену одну в столь щекотливой ситуации, когда один муж будет находиться рядом с ней, а другой войдет в дверь. Человеческая душа это шкатулка, из которой в любой момент может выскочить гримасничающий паяц и показать нам язык, но тот же самый паяц ограничится тем, что только взглянет на нас из-за края шкатулки и, увидав, что мы собираемся поступить справедливо и честно, одобрительно кивнет головой и скроется, сочтя, что мы, пожалуй, еще не совсем безнадежны. Благодаря последнему принятому им решению Тертулиано Максимо Афонсо вычеркнул из списка своих прегрешений несколько менее серьезных проступков, но ему еще предстоит пройти через многие тяжелые испытания, прежде чем чернила, которыми записаны остальные, не начнут бледнеть на серой бумаге памяти. Обычно говорят: не будем торопить время, но часто мы забываем спросить, а осталось ли еще у нас время. Когда Элена вошла, неся завтрак, Тертулиано Максимо Афонсо уже встал. Ты не хочешь позавтракать в постели, спросила она, и он ответил, что нет, он предпочитает удобно сидеть на стуле, а не следить, чтобы не съехал поднос, не опрокинулась чашка, не оставило пятен масло и крошки не просыпались бы на простыни, чтобы потом пристать к самым чувствительным местам кожи. Он старался говорить в шутливом тоне, делая вид, что у него прекрасное настроение, но его единственной целью было замаскировать свою новую заботу, ему не хотелось, чтобы Антонио Кларо, вернувшись, застал их на своем супружеском ложе, преступно поглощающих оладьи и тосты. Если сюда придет Антонио Кларо, то пусть он, по крайней мере, увидит свою кровать застеленной, спальню проветренной, а их умытыми, причесанными и прилично одетыми, ведь внешняя, формальная сторона имеет очень большое значение, так, например, порок, в котором мы все погрязли и из которого не можем да и не хотим выбраться, считает необходимым изредка воздавать должное добродетели, хотя бы чисто формально, большего от него никто и не ждет.

Утро проходит, уже половина одиннадцатого, Элена отправилась за покупками, сказала: пока, они обменялись нежными поцелуями, угасающим отблеском пожара страсти, соединившего несколько часов назад в преступных объятиях этого мужчину и эту женщину. Теперь, сидя на диване с лежащей на коленях открытой книгой о месопотамских цивилизациях, Тертулиано Максимо Афонсо ждет возвращения Антонио Кларо, и, поскольку у него, как обычно, безудержно разыгралось воображение, он представляет себе, что Антонио Кларо и его жена могли бы встретиться на улице и вместе подняться в квартиру, чтобы во всем разобраться и разрешить наконец эту путаницу. Вы не мой муж, протестует Элена, мой муж дома, вот он, а вы тот самый преподаватель истории, который в последнее время отравлял нам жизнь. Антонио Кларо клянется: я твой муж, а он учитель истории, ты посмотри, какую он читал книгу, этот тип прожженный лгун,