и ты. Нельзя требовать ото всех, чтобы они были благоразумными. Именно поэтому мир таков, каков он есть. Но ты не ответил на мой вопрос. Какой. Что мне делать, если он ко мне обратится. Ты скажешь, какое странное совпадение, какое фатальное, невероятное, все, что придет тебе в голову, но именно совпадение, и ты прекратишь разговор. Как, безо всяких объяснений. Безо всяких объяснений. Но это невежливо, грубо. Иногда приходится поступать именно так, выбирать из двух зол меньшее, ты же знаешь, одно слово влечет за собой другое, за первой встречей приходит вторая, третья, и ты начнешь рассказывать незнакомому человеку свою жизнь, ты уже достаточно прожил, чтобы понять: с незнакомыми, с чужими надо держать ухо востро, когда речь идет о чем-то очень личном, а я не представляю себе ничего более личного, более секретного, чем история, в которую ты собираешься ввязаться. Странно считать чужим человека, который выглядит точь-в-точь как я. Пусть он останется для тебя тем, кем был до сих пор, незнакомцем. Да, но чужим он просто не может быть. Мы все друг другу чужие, даже те, кто сейчас находится здесь. Кого ты имеешь в виду. Нас с тобой, твой здравый смысл и тебя, мы так редко встречаемся и беседуем. Да, нечасто, и, если быть откровенным, от наших встреч мало пользы. По моей вине. И по моей тоже. Мы по самой своей природе вынуждены идти параллельными путями, и расстояние, разделяющее или отдаляющее нас, так велико, что мы почти не слышим друг друга. Сейчас я тебя слышу. Сейчас речь идет о чрезвычайных обстоятельствах, а это сближает. Чему быть, того не миновать. Эта философия мне известна, ее обычно называют предопределением, фатализмом, роком, но на самом деле ты всегда будешь делать то, что захочешь. То, что мне суждено, вот и все. Есть люди, которым безразлично, сделали они что-то или только подумали, что это надо сделать. Вопреки тому, что считает необходимым здравый смысл, проявить твердость воли всегда трудно, гораздо проще быть неуверенным, нерешительным, колеблющимся. Кто бы это говорил. Не удивляйся, все мы постепенно чему-то учимся. Моя миссия закончена, ты все равно поступишь, как тебе заблагорассудится. Вот именно. Что ж, прощай, до следующей встречи, всего хорошего. Возможно, до следующих чрезвычайных обстоятельств. Если успею прийти вовремя. Уличные фонари погасли, движение транспорта становилось все более оживленным, а небо – все более голубым. Как хорошо известно всем нам, каждый вновь рождающийся день для кого-то будет первым, для кого-то последним, а для кого-то – просто очередным. Для учителя истории Тертулиано Максимо Афонсо этот день вряд ли будет последним, но он ни в коем случае не окажется просто очередным. Скажем также, что в нем таится возможность стать для него еще одним первым днем, еще одним началом, еще одним поворотом судьбы. Все зависит от шагов, которые предпримет сегодня Тертулиано Максимо Афонсо. Как говаривали в прошлые времена, процессия должна вот-вот выйти из церкви. Последуем же за ней.
Ну и рожа, проворчал Тертулиано Максимо Афонсо, глянув на себя в зеркало, и был прав. Он проспал не более часа, всю оставшуюся ночь он провел, пытаясь побороть изумление и страх, описанные нами, как может показаться, с излишней подробностью, но она будет вполне простительной, если мы вспомним, что во всей истории человечества, которую так старательно преподает своим ученикам учитель Тертулиано Максимо Афонсо, ни разу не случалось такого, чтобы два совершенно одинаковых человека существовали в одном и том же месте в одно и то же время. В отдаленные исторические эпохи бывали случаи полного физического сходства между двумя людьми, мужчинами или женщинами, но их всегда разделяли десятки, сотни, тысячи лет и десятки, сотни, тысячи километров. Самым поразительным из чудес подобного рода было появление в некоем давно исчезнувшем городе, на одной и той же улице и в одном и том же доме, но в разных семьях, с промежутком в двести пятьдесят лет, двух совершенно одинаковых женщин. Данный факт не отмечен ни в одной хронике, ни в одном устном предании, что вполне понятно, ибо, когда родилась первая из них, никто не знал, что будет еще вторая, а когда появилась вторая, о первой уже давно забыли. Это естественно. Однако, несмотря на полное отсутствие какого-либо документального или свидетельского подтверждения сего факта, мы берем на себя ответственность провозгласить и даже поклясться честью, если будет необходимо, что все, что мы заявили, заявляем или заявим по этому поводу, на самом деле произошло в том исчезнувшем городе. Если история не зарегистрировала какого-либо факта, это еще не означает, что данный факт не имел места. Закончив процедуру утреннего бритья, Тертулиано Максимо Афонсо придирчиво осмотрел свое отражение в зеркале и нашел, что его физиономия стала выглядеть несколько лучше. По правде говоря, любой беспристрастный наблюдатель, будь то мужчина или женщина, нашел бы достаточно гармоничными черты нашего преподавателя истории, отметив, что легкая асимметрия и едва заметные отклонения в пропорциях играли здесь как бы роль соли, ведь слишком правильные черты лица производят впечатление довольно-таки пресного кушанья. Мы не собираемся утверждать, что у Тертулиано Максимо Афонсо была идеальная мужская внешность, он сам так не считал из скромности, а мы – из стремления к объективности, но будь у него хоть крупица таланта, он мог бы сделать блестящую карьеру в театре, играя главных героев. А где театр, там и кино. И тут необходимо сказать кое-что в скобках. В нашем повествовании есть места, и сейчас перед нами одно из них, в которых любая попытка рассказчика повлиять на чувства и мысли его персонажа должна быть строжайшим образом исключена законами писательского искусства. Несоблюдение по неблагоразумию или из неуважения к людям таких ограничительных правил, которые, существуй они в действительности, были бы, скорее всего, необязательными к исполнению, иногда приводит к тому, что персонаж, вместо того чтобы следовать независимой, свойственной ему линии мыслей и чувств, обусловленной приданным ему статусом, внезапно, подчинившись излишне агрессивному авторскому влиянию, начинает, не выходя, разумеется, полностью за рамки, предусмотренные его создателем, опасно отклоняться от указанной линии, результаты чего могут оказаться неуместными и даже пагубными, именно это и произошло с Тертулиано Максимо Афонсо. Он смотрел на себя в зеркало, желая всего лишь оценить урон, нанесенный бессонной ночью, и не думая ни о чем другом, как вдруг несвоевременное и легкомысленное суждение повествователя о его внешности и весьма проблематичное предположение о том, что в один прекрасный день, открыв в себе хоть немного таланта, он мог бы использовать свои внешние данные в театральном или кинематографическом искусстве, вызвало в нем поистине ужасающую реакцию. Если бы сейчас здесь был тот тип, который играл дежурного администратора, подумал он патетически, если бы он стоял перед этим зеркалом, он бы увидел в нем свое собственное лицо. Не будем упрекать Тертулиано Максимо Афонсо за то, что он забыл об усиках дежурного администратора, он действительно забыл о них, но лишь потому, что у актера их сегодня, видимо, тоже нет, чтобы удостовериться в этом, ему не нужно прибегать ни к какому тайному знанию, ни к какому предвидению, лучшее тому доказательство – его собственное выбритое, лишенное волос лицо. Любой не лишенный воображения человек без труда догадается, что за мысли роятся теперь в голове того, кто, взяв со своего письменного стола черный маркер и вернувшись в ванную, снова стоит перед зеркалом и старательно рисует у себя на лице, над верхней губой, усики, точь-в-точь как у дежурного администратора, изящные, тонкие, какие обычно бывают у актеров, играющих героев-любовников. В этот момент Тертулиано Максимо Афонсо стал актером, чье имя и чья жизнь нам неизвестны, здесь больше нет школьного учителя истории, это не его квартира, лицо в зеркале принадлежит совершенно другому человеку. Продлись такая ситуация еще хоть минуту, и здесь, в этой ванной, могло бы произойти все что угодно, нервный срыв, внезапный припадок безумия, разрушительной ярости. К счастью, Тертулиано Максимо Афонсо, хотя иногда его поведение дает нам повод сомневаться в этом, сделан из весьма добротного теста, на несколько мгновений он действительно потерял контроль над ситуацией, но очень скоро вновь обрел его. Мы все хорошо знаем, что хотя сделать это очень трудно, но только открыв глаза можно вырваться из кошмара, в данном случае ему пришлось их, наоборот, закрыть, и причем не свои собственные, а глаза зеркального отражения. Слой мыльной пены надежно, словно стена, разделил этих незнакомых друг с другом сиамских близнецов, правая ладонь Тертулиано Максимо Афонсо прошлась по зеркалу, замазав их лица, теперь никто из них не смог бы увидеть и узнать себя на поверхности, заляпанной стекающей белой пеной с черными крапинками. Тертулиано Максимо Афонсо больше не видит отраженного образа, он снова один в квартире. Он встал под душ, и хотя с самого рождения крайне скептически относится к омовениям холодной водой, в отличие от своего отца, по словам которого оно является лучшим средством укрепить тело и освежить голову, сегодня утром он решил прибегнуть к нему, полностью отказавшись от малодушной, но восхитительной примеси горячей воды, надеясь, что это окажет благотворное воздействие на его затуманенный мозг и поможет справиться с тем, что где-то в самой его глубине все время пытается склонить его в сон. Вымывшись, вытершись и причесавшись без помощи зеркала, он вернулся в спальню, быстро застелил постель, оделся и пошел в кухню, чтобы приготовить себе завтрак, состоявший, как обычно, из апельсинового сока, тостов, кофе с молоком и йогурта, учитель должен идти в школу, как следует подкрепившись, чтобы выдержать тяжелый труд по посадке деревьев или хотя бы кустиков знаний на почве, являющейся в большинстве случаев скорее каменистой и засушливой, нежели плодородной. Еще очень рано, его урок начнется только в одиннадцать, но, учитывая сложившиеся обстоятельства, ему меньше всего хочется быть сейчас дома. Он снова пошел в ванную, чтобы почистить зубы, и подумал, не должна ли сегодня зайти соседка с верхнего этажа, пожилая бездетная вдова, которая уже шесть лет назад предложила ему свои услуги, узнав, что новый сосед тоже живет один. Нет, сегодня она не придет, он может оставить зеркало как есть, пена уже подсыхает, расползается даже от легкого прикосновения пальцев, но все еще держится на стекле, и из-под нее никто не выглядывает. Теперь преподаватель Тертулиано Максимо Афонсо уже совершенно готов, он решил, что сегодня возьмет машину, чтобы спокойно поразмыслить над недавними невероятными событиями, не толкаясь в давке общественного транспорта, которым он обычно пользуется по вполне понятным причинам экономического порядка. Он спрятал письменные работы в портфель, потом минуты три смотрел на видеомагнитофон, сейчас самое время послушаться совета здравого смысла, вынуть кассету, положить ее в коробку и отправиться прямо в магазин. Возьмите, скажет он продавцу, я думал, это интересно, но оказалось, вещь абсолютно нестоящая, я даром потерял время. Хотите другую, спросит его тот, пытаясь вспомнить имя клиента, он приходил вчера, у нас очень богатый выбор, хорошие фильмы всех жанров, ах да, его зовут Тертулиано, последние слова, естественно, будут произнесены лишь мысленно, а сопровождающая их ироническая улыбка появится только в воображении. Но нет, слишком поздно, учитель истории Тертулиано Максимо Афонсо уже спускается по лестнице, это далеко не первое поражение, с которым придется столкнуться его здравому смыслу.
Не торопясь, как человек, решивший использовать ранний утренний час для прогулки, он проехал по городу, но, несмотря на красные и желтые огни светофоров, замедляющие движение и дающие возможность подумать, он так и не смог найти выход из положения, которое, как всем нам хорошо известно, зависело только от него самого. Хуже всего, что он и сам так думал, и, добравшись до улицы, на которой находилась школа, признался себе вслух: как бы мне хотелось выбросить из головы эту глупость, забыть об этом безумии, об этом абсурде, он сделал паузу, решив, что первой части данной фразы было бы уже вполне достаточно, и продолжил: но я не могу, что явно показывало, насколько велико было охватившее его наваждение и насколько он растерялся. Урок истории, как уже было сказано, начинался только в одиннадцать, до него оставалось еще почти два часа. Рано или поздно коллега-математик должен появиться в учительской, где Тертулиано Максимо Афонсо ждет его, делая вид, будто еще раз просматривает работы, принесенные с собой в портфеле. Внимательному наблюдателю очень скоро стало бы ясно его притворство, ведь ни один опытный учитель не станет читать во второй раз то, что уже проверил, и не столько из- за возможности найти новые ошибки и внести новые исправления, сколько из соображений престижа, авторитета, самоуважения или просто потому, что то, что уже сделано, сделано, и незачем вновь к этому возвращаться. Не хватало только, чтобы Тертулиано Максимо Афонсо принялся исправлять свои собственные ошибки, если мы допустим, что в одной из этих работ, которые он сейчас листает, не видя их, он зачеркнул правильное и заменил ложным истинное. Самые замечательные открытия, мы никогда не устанем это повторять, совершаются людьми не очень искушенными. Наконец появился учитель математики. Он увидел коллегу-историка и сразу подошел к нему: доброе утро, сказал он. Доброе утро. Я вам не помешал. Нет, что вы, я просматривал их во второй раз, я практически уже все исправил. Ну и как. Что вы имеете в виду. Ваших ребят. Как обычно, ни шатко ни валко, ни хорошо ни плохо. Совершенно как мы в их возрасте, сказал математик и улыбнулся. Тертулиано Максимо Афонсо ждал, что коллега спросит у него, взял ли он напрокат видеокассету, посмотрел ли ее, понравилось ли ему, но учитель математики, казалось, совершенно забыл об их вчерашнем интересном разговоре. Он налил себе кофе, снова сел и не спеша разложил на столе газету, намереваясь получить информацию о положении дел в стране и в мире. Пробежав глазами заголовки первой страницы и при этом беспрестанно хмыкая, он сказал: иногда я спрашиваю себя, не мы ли сами виноваты во всех несчастьях нашей планеты. Мы – это кто, я и вы, спросил Тертулиано Максимо Афонсо, делая вид, что ему интересно, и надеясь, что разговор, несмотря на столь малообещающее начало, в конце концов войдет в нужное русло. Вообразите, что перед вами корзина с апельсинами, изрек математик, и вообразите, что один из них, где-то на самом дне, стал гнить, и вообразите, что все они, один за другим, тоже начали гнить, и вот, я спрашиваю вас, кто бы мог определить теперь, где именно зародилась гниль, А ваши апельсины, они что, страны или люди, пожелал
