действительно его соучастники, за исключением того, кто помешал мне выпить эту чарку. В ней, как видите, вино с кореньями, но оно уже остыло, мне его пить неохота: Так подкрепитесь им вы, столь за меня претерпевшие. Ты раненый, тебе первый глоток. Пей!
Князь Семён с удивлением посмотрел на Свидригайла. Он никогда не предполагал в нём такой находчивости.
А лицо ратника тотчас позеленело.
— Ваша милость, простите, — залепетал он, — мои уста недостойны такого напитка, да ещё-из ваших рук. Пусть уж пьёт подчаший. Он готовил вино, а не я.
— Не всё ли равно, кто готовил, тебе дают, ты и пей!
И подсунул чарку ко рту ратника.
Наступила долгая пауза, во время которой Свидригайло, необычайно довольный своей выдумкой, то и дело подмигивал князю Сигизмунду, а великокняжеские биричи с насторожённым: вниманием следили за веем происходившим. Наконец Савва сказал:
— А ну-ка! Либо пей, либо говори правду!
— Правильно, выкладывай всё. как есть! — подхватил великий князь. — Всем ясно, что ты врал. Говори же, кто был с тобой? Сам знаешь, что я смогу тебя заставить сознаться. Я князь, а не повитуха.
Дрожа всем телом и стуча зубами, раненый оглядел лица присутствующих, но не нашёл в них сочувствия.
— Заремба, — прошептал он и закрыл глаза.
— Заремба? Xopoшо. О том же говорил и боярин Андрий. Но, понимаешь, голубчик, боярин Андрий сказал ещё, что не он, а ты был соучастником каштеляна. Неужто это верно?
— Нет, не верно, — торопливо залепетал ратник, — я не смел ослушаться приказа. Боярин напал на нас обоих, он не знал нас совсем.
— Да? Но ты ведь мой ратник, а не пахолок пана Зарембы, значит, ты предатель, и ничего больше.
Великого князя точно подменили.
— Довольно! — загремел он. — Правда вышла наружу!
— Да, конечно! — подтвердил князь Семён. — Но Юрша не может поклясться, что это был Заремба, а свидетельство преступника не принимается во внимание.
— Правильно! Но мы на суд и не пойдём, судить нас некому. Предателю покровительствует патер Анзельмус, каштеляну Ягайло, а Юрше помогу… я! Пусть же Ягайло заплатит за труды Зарембе, а я — этим двоим. — И тут Свидригайло повернулся к Аидрию.
— Опустись на колено, молодец!
И когда Андрийко стал на колено, великий князь вынул меч и ударил им слегка по плечу юноши.
— Именем всевышнего, архангела Михаила и святого великомученика Георгия посвящаю тебя в рыцари. Храни заповеди господни, защищай святую веру отцов, заступайся за слабых и беспомощных, за вдов и сирот и повинуйся своему князю. Встань, рыцарь Андрий! Мой казначей даст тебе завтра пояс и шпоры, а ты сам напиши себе грамоту на отцовские волости, потому что мой патер уже ничего для меня не напишет!
Андрийко поднялся. Сердце его наполняла радость удовлетворённого мужского честолюбия. На девятнадцатом году получить рыцарский пояс и золотые шпоры, отличие, которого порой тщетно добивались и много старшие и более знатные люди. Главное же, что оно получено не благодаря знатному роду или хлопотам покровителей, а в силу личной заслуги, в которой не было ни лжи, ни подлости, ни подхалимства… Напрашивались слова благодарности, но они так и замерли на его устах, потому что великий князь в третий раз взял проклятую чару, подал её биричу и необычайно спокойно промолвил:
По заслугам наградил я Андрия Юршу рыцарским поясом, ибо поступки его были достойны рыцаря. За жизнь, которую он спас, я в долгу у него и, даст бог, доведётся ещё отблагодарить. Но твои деяния, поганец, были отвратительны, подлы, как грех, как змеиный яд. В воздаяние ты выпьешь чару, которую ты уготовил мне!
— Это не я, не я, это Заремба, не моя тут вина! — завизжал свояк патера Анзельмуса. — Ваша великокняжеская милость не захочет меня убить, я не соучастник, а раб, слуга, тень каштеляна.
Он упал на землю и, ползая на животе, хватался за ноги Свидригайла, а его широко раскрытые глаза тщетно искали милостивого взгляда государя или его советников. Всё было напрасно. Грозным оставалось лицо Свидригайла и Гольшанского, а Сигизмунд злобно ухмылялся, гладил бороду, и его маленькие чёрные глаза поблёскивали.
— Возьмите и влейте ему в горло! — сказал князь.
Биричи тотчас схватили ратника за руки и за ноги.
Один крепко зажал ему пальцами нос. И когда несчастный открыл рот, чтобы набрать воздух, влил ему в горло вино.
Андрийко украдкой выбежал из комнаты, примчался в свою светлицу, кинулся на медвежью шкуру, служившую ему постелью, и закрыл голову одеялом, чтобы не слышать криков умирающего.
XIX
Всю ночь метались по замку биричи и ратники, всю ночь за стенами носились комонники, разыскивая заговорщиков, но так никого и не обнаружили. И в городе биричи разыскивали и выслеживали Зарембу. Но и там он не появился. Его писарь заявил, что каштелян-де ещё днём выехал во Владимир, а оттуда направится в Польшу.
После перепоя и бессонной ночи Свидригайло, полный подозрительности, совал повсюду свой нос, сердился, бранил дворян, потом, призвав на помощь Танаса Носа, засел за послание прусскому магистру. Патера же Анзельмуса не велел пускать к себе на глаза. Было ясно, что патер хотел держать на небольшом посту при особе великого князя верного человека, ратника, писаря или сокольничего, чтобы в нужный момент воспользоваться его помощью. В противном случае, патер Анзельмус уж выпросил бы свояку пожалование либо должность при дворе. Знал ли он о покушении на жизнь князя, было неясно, но, вероятно, знал. Так смотрел на вещи воевода, а князья Чарторыйские, Гольшанский и Сигизмунд Кейстутович отвергали его предположение, правда, совсем по другим причинам. Они хотели убрать свидетеля их замыслов против великого князя и советовали задушить патера в темнице.
Но тут с ними заспорил Юрша, уверяя, что смерть духовника великого князя вызовет много толков, а это сейчас совсем не на руку государю, начинающему войну. Польские епископы, при помощи Рима, провозгласят патера святым Анзельмусом, а войну со Свидригайлом — крестовым походом.
Великий князь велел обыскать дорожную котомку патера. К великому удивлению, в ней обнаружили большую сумму денег. Доказательство измены было налицо. Оно-то и подсказало применить общеизвестное наказание: деньги Свидригайло велел разделить поровну между старым Спиридом и Андрием, а патеру всыпать сотню добрых ударов татарской нагайкой. После такого расчёта Анзельмус получил, как нищенствующий монах, свою сутану и кусок хлеба на дорогу, чтобы хватило до ближнего села по Владимирскому шляху.
Покончив с этим, великий князь велел выступать в Степань, где должно было собраться войско. Оборону Луцка Свидригайло поручил Юрше, а по желанию последнего при нём остались Андрийко, Горностай и Грицько. Все прочие вельможи и бояре, обязавшиеся нести военную службу, отправились вслед за Свидригайлом. Бедные двинулись сразу же, а богатые разъехались сначала по домам собрать ратников. По всей земле началась предвоенная суета, а в Луцке воцарилась скука и тишина.
После отъезда великого князя Юрша прежде всего призвал ратников Грицька, осевших в его волостях, и взял их на службу в замок. Пошли они охотно, — из Галицкой и Перемышленской земли стали прибывать вести, одна страшней другой, и возвращаться им туда нечего было и думать. Польская шляхта, вопреки воле короля, по собственному почину начавшая войну, зверски расправлялась с повстанцами. Боярам рубили головы, мужиков вешали, сажали на колы, четвертовали; повсюду заводили панщину и запрещали уходить от помещика, там где это не противоречило «Русской правде».
