приближалась к кромке заборола. Но вот над заборолом показались головы защитников, прятавшихся до сих пор за бойницами, затем, словно длиннющая рука, в сторону лестницы высунулся багор, зацепил за её крюк и сильно дёрнул. Разбрызгивая воду, лестница упала в ров.
Дважды не удавалось полякам приставить лестницу к заборолу у браны, и всё же, наконец, железные крюки впились, точно зубы, в стену. У первой лестницы вскоре стала вторая, третья, четвёртая получился широкий наклонный мост, по которому и полезли рыцари. Пошли на приступ и у северной вежи, где командовал Горностай, и южной, где командовал Андрийко. Однако успех был неодинаков. Ратникам северной вежи удалось свалить лестницы, когда уже на них было полно рыцарей. Коструба молотом отбивал впившиеся в стену крюки, поддевал лестницы железными вилами и сбрасывал их в воду. Стоял страшный крик. Отягощённые латами рыцари тонули в заболоченном рву, а туча стрел и камней не допускала челядь спасать своих господ. В довершение всего, на самом большом пороке лопнул гужевой канат, и тяжёлое заострённое бревно, не долетев до шопы, закувыркалось в воздухе и со всего размаху врезалось в помост. Скрепы разъехались, вода тут же унесла вязки прутьев, и помост разорвало. Бросив на произвол судьбы утопающих, поляки отступили. Стрелы всё летели, воины всё падали, а из их уст текла кровь. Осаждающим стало ясно, что под стенами нет спасения, а на стены им не забраться, и в диком ужасе кинулись, перепрыгивая через широкую прогалину, на ту сторону рва.
Далеко не так гладко получилось у Андрия.
Осаждающие подошли не к веже, с которой было гораздо легче обороняться, а к более низкому и доступному заборолу. Приставив пять лестниц, они полезли на стену. Судя по гербам на щитах и панцирях, преобладали гости с Запада. Поэтому здесь было меньше крика, больше холодного расчёта и подлинного рыцарского презрения к смерти и ранам. И несмотря на то что нападающих погибло от стрел больше, чем где бы то ни было, они всё-таки раньше прочих встретились с глазу на глаз с защитниками.
Андрийко понимал, что в рукопашном бою его ратники не выстоят против многоопытных рыцарей. И потому, нимало не медля, кликнул вооружённый длинными копьями и топорами запасный отряд, а сам, опустив забрало, кинулся с мечом в руках на врага. Рыцари выскакивали, точно из горячей купели, на забороло и с ловкостью опытных воинов, орудуя мечом, топором или молотом, расчищали себе дорогу. Несколько защитников с разбитыми головами свалились— с заборола, остальные невольно подались, убедившись, что их щиты не выдерживают страшных ударов рыцарей Запада. С ними мог бороться лишь равный по силе и ловкости воин, либо целая группа ратников с длинными копьями. Но под рукой их не оказалось…
И всё-таки отступающие мужики, прикрываясь щитами, сомкнулись вокруг Андрия, который смело вступил в бой с более сильным врагом. Сначала он разбил чеканом шлем какого-то вырвавшегося слишком вперёд великана из Великопольши, а когда оглушённый рыцарь отступил, отправил его могучим ударом меча на тот свет. С радостными криками ратники, топча убитого, кинулись вместе с Андрием вперёд. Завязалась сеча. Градом сыпались удары, но юноша, ведомый удивительным инстинктом настоящего бойца, каждый раз подставлял щит так, что ни один из мечей даже не коснулся его шлема. Зато старый меч Юршен, словно вспомнив былые времена геройской славы, сверкал остриём своей дамасской стали и, обрушиваясь то на шлем, то на плечо или щит врага, звенел, как удар молота о наковальню. Рыцари расступились перед таким страшным напором и, прикрываясь щитами, ждали удобного момента, чтобы дружно навалиться на юного великана. А на забороло лезли всё новые и новые рыцари, и врагов становилось всё больше и больше, а места меньше и меньше. Правда, оставшиеся ратники не отступали ни на шаг, хоть и гибли один за другим в неравном бою. Юный Юрша, задерживая натиск, чувствовал, что долго ему не устоять. Кромку его щита, казалось, искусали собаки, а вся поверхность была изрыта мечами и топорами. Андрийко понимал, что щит вот-вот разлетится, а сам он падёт под ударами врагов. Однако ни жалость к своей молодой жизни, ни тревога не сжимали его сердца. Напротив: всё существо юноши охватывало присущее подлинному воину дикое упорство драться до последней минуты. Со сжатыми зубами, побледневшим лицом и горящими, точно у волка, глазами, он весь подобрался и, готовясь к прыжку, отступил на шаг. Рыцари, перекликнувшись, все разом кинулись за ним, Андрийко со всего размаха врезался в железную стену. Потом, отбросив щит, схватил обеими руками меч, завертел им над головой и опустил на ожерёлок ближайшего рыцаря.
«Погибну, — подумал он, — но прежде оставлю о себе память и воеводе, и всем прочим! Во имя отца и сына…»
Рыцари не ожидали такого натиска, тем более что окружавшая молодого великана кучка людей растаяла совсем. Они готовились уже сойти со стен на майдан, чтобы, выломав ворота, опустить мост. Безумная отвага юноши остановила их, но уже через минуту положение совсем изменилось. Десятки мечей и топоров готовы были обрушиться на Андрийку, бившегося из последних сил в хаосе мечей, щитов, панцирей и шлемов, среди топота и лязга, крика и пыхтения. На этот раз удары сыпались на латы, сгибая их то тут, то там. На теле множились синяки, он слабел с каждым мгновением, и вдруг поскользнулся и упал…
Громкий крик радости прокатился по толпе рыцарей, но ему в ответ с противной стороны прозвучал какой-то нечеловеческий рёв.
Лёжа в крови и пыли, Андрийко увидел, как ближайшего к нему рыцаря откинула под забороло какая— то нечеловеческая сила, а по ведущей на забороло лестнице затопали вооружённые ратники.
«Запасные», — подумал Андрийко и сел. И, уже сидя, смотрел, как длинные копья запасного отряда оттеснили нападающих к самому заборолу, на котором кишмя кишела шляхта, как освободилось вокруг него пространство, а над головой замелькали копья стоявших чуть пониже ратников.
Оценив сразу же обстановку, Андрийко собрал все силы и встал. Поднял над головою меч, которого не выпускал из рук ни на минуту, и крикнул:
— Ну-ка, хлопцы! Топорами, все разом, за Миколу!
Ратникам, считавшим Андрийку убитым, словно солнце засветило; они неистово кинулись по ступеням вверх, и на оторопевших, уже уверенных в победе рыцарей посыпались удары топоров, надетых на сажённые рукояти. Копейники, в свою очередь, сомкнувшись вокруг вождя, принялись, точно вилами снопы, сбрасывать шляхту с заборола. А с вежи тем временем летели, нанося осаждающим немалый урон, стрелы и камни. За первым отрядом подоспел другой. И тогда последний, оставшийся в живых рыцарь, какой-то француз с изображением башни и льва на щите, перелез через забороло и приказал отступать. Но, не спустившись и до половины, получил удар камнем по голове, запасные Андрия сбросили лестницу, рыцарь свалился в ров и больше уже не показался на поверхности воды.
Таким образом, приступ был отбит и на южном крыле замка.
Однако самый ожесточённый бой разыгрался на бране, где командовал воевода. Польские рыцари одни за другим взбирались по лестнице и упорно лезли на главное забороло вежи и на ближайшую стену. Сотни стрел и свинцовых пуль летели им навстречу, а с верхней галереи вежи — камни и брёвна. Не раз тяжёлое бревно ломало лестницу, и находящиеся на ней люди летели в ров. Но вместо сломанной челядь тащила новую, и пьяные рыцари, презрев опасность, раны и смерть, отважно лезли на стены и заборола. И в конце концов на узкой полоске земли между рвом и стеной стояло в ряд около двадцати лестниц, а идущих на приступ выросло до трёх тысяч, в том числе около двухсот рыцарей. Ратникам Юршп не хватало рук, чтобы сбрасывать тех, кому удавалось долезать до конца лестницы. Сам воевода, отбросив теперь уже ненужный лук, дробил топором шлемы и щиты нападающих. Однако он вскоре понял, что перед таким натиском им не устоять. Многие из ратников уже пали в неравном бою, а когда свежие силы противника хлынули на первое забороло и стали подниматься по скользкой от крови лестнице, Юрша отступил с заборола в глубь прибранной вежи.
Второй ярус этой вежи выступал над браной кирпичным заборолом в виде балкона. С балкона через проделанные в стене железные воротца можно было пройти в крытую галерею и подняться на забороло к бойницам. Тут, в прохладе тёмной каменной галереи, ратники отдохнули, a ocaждающие с радостными гроикими возгласами завладели заборолом. Обезглавленные тела, отрубленные руки, головы, обломки лат, щитов, мечей, копий, топоры, камни, стрелы покрывали пол, а кровь стекала в отверстия, так называемые «носы», куда лили обычно кипяток и смолу на врага, если он овладевал воротами. Наступила передышка.
А тем временем шёл бой за часть стены с подоспевшей третьей запасной сотней. Тут на открытом просторе сшиблись почти равные силы. Было ясно, что главный натиск направлен на башню. И не прошло
