начисто смешали его образ мыслей, и весь мир перевернулся в глазах юноши. Он не понимал, как можно не заметить очевидной истины, поскольку не знал, что в зрелом возрасте правда и ложь измеряются расчётом, а не чувствами. Там же, где преобладает расчёт, действительность зачастую становится ложью, а ложь — действительностью, иначе думают лишь дети и праведники…
— Блаженны верующие! — повторил Юрша спустя минуту. — В том-то и беда, что великий князь не даст себя увлечь, да ещё тебе. Он ведь государь, а у государя нет ни друзей, ни врагов, а лишь одни расчёты…
В лесах над Стырем прокричал филин. Протяжно, тоскливо отозвалось эхо и замерло вдали.
— Скоро рассвет! — вставая, сказал Юрша. — Ступай, сынок, на покой, выспись как следует, а завтра вечером — с богом, в дорогу!
Долго… долго не мог ещё заснуть Андрийко. Перед глазами проплывали чередой происшествия минувшего года, и каждое из них заканчивалось грустно и тоскливо. Каждое предрекало безнадёжность начавшейся борьбы, и всюду вставали препятствием к осуществлению мечты люди, от которых он ждал скорей поддержки, чем враждебности: Свидригайло, Ягайло, волынское, подольское и галицкое боярство — все они, казалось, стали людьми вчерашнего дня. Неужто никто не замечает той новой силы, в которую верят Юрши, Несвижские, Рогатинские, Носы? Всё меркнет, становится непроглядным, распадается. Неужто не удастся увидеть рассвет нового времени нам, верящим в грядущее счастье народа? И почему же так получается, что имя великого князя так с этим связано?
Уже совсем рассвело, когда Андрийко смежил глаза. Проспал он до самого обеда, потом вместе с Горностаем познакомил приезжих с замком и со службой на стенах. Стан врага по-прежнему находился в Подзамчье, однако у рвов не было ни живой души. Лишь порой налетали тучи ворон, чтобы поживиться стервятиной: из замка стреляли в сбежавших из стана в поисках пищи голодных собак. Веление Юрши стрелять в приближавшегося ко рву человека или зверя ратники выполняли охотно, говоря:
— Собака-шляхтич или его собака — одно и то же!
Бояре диву давались, видя порядок и точное выполнение приказов. Никому из ратников не приходило и в голову пускаться в расспросы. Приказ оставался в силе до его выполнения, а назначенные десятские и сотники следили за этим. Поэтому Горностай, Грицько или Андрийко появлялись на стенах лишь изредка и спрашивали:
— Кто на страже?
Мигом появлялся дежурный сотник.
— Караульных у застав сменили? — спрашивали они. — Свинец накрошен? Смола к ночным кострам на башню перенесена?
И на все эти вопросы звучал постоянный ответ: «Да, боярин!»
День выдался хмурый, неприветливый. Серое небо нависло над землёй свинцовыми тучами, время от. времени моросило. Однако было тепло — после холодных августовских дней наступил тёплый сентябрь.
Вечером в воздухе похолодало, с реки и прибрежных болот поднялся густой туман, укутав стан, леса и реку. Видно было перед собой лишь на несколько шагов. Воевода велел удвоить стражу и выслать по ту сторону рва дозорных, чтобы следили: не помышляет ли враг, пользуясь завесой тумана, напасть на замок, а сам позвал Андрийку к себе. Юноша знал, что это значит, собрался в дорогу и направился в палаты.
Воевода встретил его как родного сына, поцеловал в голову и сказал на прощание:
— Да хранит тебя пречистая дева и святой Николай-угодник! И пусть премудрость божья направит тебя, сынок, на путь истинного благоразумья! Иди в Степань и расскажи великому князю всё, что знаешь, только говори с оглядкой, выбирай слова! Свидригайло скор на руку и вспыльчив, а умишко у него комариный. Потому немало в нём коварства и подозрительности, но нельзя отнять и благородства — слово он держит. Это благородство и отличает его от прочих Ольгердовичей и Кейстутовичей, и пленяет многих наших людей. И постарайся его воодушевить к походу на Луцк. Если тебе это удастся, мы исподволь привлечём его на свою сторону и тогда, может, склоним прийти на помощь народу в борьбе за независимость. А не удастся, поезжай в Руду или Юршевку, когда потребуется, я тебя позову. Возьми лук и меч. Доспехи оставь здесь, деньги тоже. А теперь, будь здоров, сынок, до свидания в чистом поле под сурнами и стягами свободной Руси и её князя. С богом!
Пробраться через Луцк было нетрудно. Андрийко знал, что польское рыцарство, не сумевшее уберечь собственный лагерь, не ставит стражу на тропах и реке. И дозорными они были плохими, не то что мужики. И всё-таки идти прямо через стан он не мог, прятаться в прибрежном камыше или лозняках тоже не приходилось: и то и другое вырубала челядь на крыши шалашей или для корма коней и на прутья для мостов-плотов. В первые дни осады можно было пройти вдоль вражеского лагеря с целым войском, теперь же Андрийке пришлось прокрадываться вдоль самого берега или брести по воде.
Спустившись по верёвке на ту самую тропу, откуда вчера прибыли гости из Подолии, он через минуту очутился у самой воды под крутым берегом Стыря. Лишь едва уловимый шелест да тихое журчание говорили с том, что он стоит над взбухшей от дождей рекой. В обычное время Стырь не шумел и не торопился. Стены замка и противоположный берег утопали во мраке. Где-то тут, подумал Андрийко, у берега чёлн, на котором приплыли гости. Как на беду, темень стояла такая, что ходить у самой воды было опасно. Потому, не помышляя больше о лодке, он торопливо зашагал вдоль берега. С левой стороны то и дело чернели кусты лозы и заросли ольшаника, потом их не стало, но привыкшие к темноте глаза уже различали линию, отделяющую реку от крутого берега. Идти по кромке берега было трудно, вода покрыла пологую часть берега, и юноша сосредоточивал всё своё внимание, чтобы сохранить равновесие. Вдруг он оступился, замахал в воздухе руками, как утопающий, и всем телом откинулся назад. Андрийко шёл медленно, почему а и шлёпнулся в грязь тут же, а не угодил в преграждавшую ему путь чёрную канаву. «Что же это такое?» — подумал он и тут же сообразил, что как раз в этом месте вливается в реку подземный сток замкового рва.
«Беда! Как его перейти? Ведь в канаве грязи по колено, а то и выше… Как можно было, пустившись в путь, не взять с собой вёсла или палки… Конечно, с ними неудобно, как рогатому оленю в чаще… Что ж! Сапоги высокие, воды в канаве почти нет, надо прыгать!» Он встал, отступил на несколько шагов, разогнался… раз… два… три… прыгнул, зацепившись за что-то твёрдое, шлёпнулся всем телом в грязь. Шапка слетела с головы, а руки по локти погрузились в жирный ил. Боже! Что такое? Опершись на одну руку, он вытащил из грязи другую, протянул её к этому твёрдому предмету и нащупал нос лодки, которую прибывшие в замок гости спрятали в канаве. Андрийко чуть не вскрикнул от радости.
Выкарабкавшись из болота, он одним махом сдвинул лодку к реке. И когда почувствовал, что она легла на воду, вскочил в неё и уселся, весь запыхавшийся, на корме. Завязший в иле нос поднялся, и лодку тотчас подхватило течение.
Не обнаружив ни весла, ни шеста, юноша вскоре понял, что решение сесть в лодку оказалось не самым удачным. Течение крутило её, как щепку, поворачивало то кормой, то носом, а время от времени лодка становилась поперёк течения и начинала отплясывать по бурным волнам бешеный гопак. Налетев на первую же мель или колоду, она неминуемо должна была перевернуться или зачерпнуть веды и пойти ко дну, и горе тогда Андрийке.
Течение понесло его на середину реки, левый берег скрылся во тьме, но самым скверным было то, что скорость всё увеличивалась. Воздух всё сильнее бил в лицо, и Андрийко понял, что ему грозит гибель, а в лучшем случае — задержка. Вытащив нож, он принялся выламывать среднюю, самую длинную скамью. После некоторых усилий в руках юноши оказалась доска, которой можно было управлять лодкой. Как только она стала по течению, качка прекратилась, но скорость увеличилась. Стрелой мчался Андрийка сквозь мрак, радуясь, что под его покровом проплывёт мимо вражеского стана без всяких помех. Дорога в Степань казалась уже открытой, и в воображении юноши стал складываться ход предстоящей беседы со Свидригайлом.
Час за часом он плыл всё дальше и дальше. Незадолго до рассвета выглянул месяц, и хотя он прятался то и дело за тучи, всё же туман поредел и можно было различить стоявшие, точно призраки, прибрежные леса. С востока потянул свежий утренний ветерок. Он постепенно крепчал, и под его дуновением туман заклубился. Мокрый и усталый юноша почувствовал холод и голод. Когда лодка вошла в более спокойное течение, он поднял руку за сумкой, но, к превеликому своему удивлению, ничего, кроме обрывка полотна за спиной, не нащупал.
