гордый юноша, а как смущённый ученик, которого учитель застал не за псалтырем, а с силком или удочкой.
— Прости, милостивый князь, — пробормотал он. — Какой чёрт знал, что это ты? Не гневайтесь, коли у меня стрела быстрей разума.
Старец даже не шевельнулся.
— Гм, — хмыкнул он. — Случается, конечно, что киевская стрела быстрей разума у кое-каких бояр и, конечно, без неё не обойтись, однако самый ледащий отрок должен уважать седину…
Юноша покраснел и поклонился в ноги сошедшему с лошади старику.
— Прости, князь, сироту! — пролепетал он снова.
Улыбка на лице князя Ивана тотчас исчезла. Он схватил юношу за руку и тряхнул его.
— Сироту, говоришь, почему сироту? Значит, Василь,
— Отец умер на покров!
Старик всплеснул руками и, вздыхая, покачал седой головой.
— Господи! — промолвил он. — Упокой душу раба твоего! — и перекрестился. — Бедный сынок! — Князь схватил юношу в могучие объятия и поцеловал в лоб. — Теперь понимаю, почему ко мне едешь. Спасибо тебе, что именно меня выбрал. Видать, старая дружба и после смерти живёт.
— Сами отец ещё наказывали… — всхлипывая, лепетал юноша.
Боярин улыбнулся и погладил его по голове.
— Хороший ты парень, Андрийко, — пошутил он, — только плакать Юрше не годится.
— Это по отцу… — оправдывался юноша, утирая слёзы.
— Всё равно! Молись о его душе, давай обет и мсти, если кто-то виновен в его смерти, но не плачь. Плач — дело бабье!
Глаза юноши загорелись.
— О, я знаю, что Юрша не должен быть и не будет бабой, но иногда… и плакать хочется, и душа томится, и не знаешь, куда податься, за кем идти.
— Ты сказал, что Юрша с дороги не свернёт!
— Я и теперь поеду за вами в Руду!
— Вот так, это я люблю. И запомни: никогда, слышишь? никогда нашему брату нельзя раскисать или гнуться либо кривить душой. Надо выбрать себе дорогу в жизни и цель и, не оглядываясь, не озираясь по сторонам, идти к ней. Падёшь ли в бою или победишь, выиграешь или проиграешь, всё равно! Мученики тоже герои. И не бойся расстаться даже с самым близким, если он кривит душой. Верь мне, парень, голос мой, словно голос твоего отца из могилы, а он непрестанно к тебе взывает: «Иди но пути, на котором белеют кости твоих предков, ибо этот путь — путь твоего народа!»
Со сверкающими глазами выслушал юноша поучения. Потом поцеловал руку старика, и оба вошли под шатёр.
Сопровождавшие князя всадники привязали в сторонке собак, Коструба сделал то же самое с бульдогами.
Князь уселся на мешок с листьями, а Андрий приказал было собираться в дорогу, но старик остановил его.
— Ты что везёшь в этих мешках? — спросил он.
— Одежду, оружие, харч, кое-что из домашней утвари и триста коп грошей.
— Коли так, то надо ехать вместе; до Руды ещё далеко. Верхами были бы к ночи, а с возом не раньше чем завтра к обеду доберёмся. Переночуем вместе, если поделишься олениной.
— Ах, батюшка! — воскликнул юноша и засмеялся.
— Да и тебе будет вольготнее пожить какое-то время у меня, коли первым попотчуешь своим хлебом-солью! — пошутил старик.
Вскоре запылал костёр и заполнил шатёр приятным теплом. Грицько повесил над огнём казан с кашей и принялся жарить мясо, а покуда поставил на ковёр баклагу мёда, две серебряные чарки и буженину.
— Ого-го! — улыбаясь, воскликнул князь. — У тебя, как вижу, пир!
— Грицько для своего паныча старается, — сказал Андрийко. Так величают молодых бояр на Галитчине.
— Значит, он из Галиции?
— Да, из Перемышля!
Старый князь опустил голову и задумался. Притих и Андрий. Молча принялись за еду. Вскоре подали кашу и оленину. И тогда Грицько налил в чару мёду. Андрийко взял её, встал и как хозяин поклонился гостю в пояс.
— За твоё здоровье, достойный князь, за счастье твоё и семьи твоей! — сказал он и выпил, согласно обычаю,
— Пей на здоровье, парень, — улыбаясь, сказал старый князь, довольный, что юноша не только способен петушиться, во знает древний обычай и умеет уважить гостя.
— Гость в дом, а с ним и бог! — ответил Андрий и налил чарку.
Князь выпил, похвалил, опрокинул вторую, третью и всё поглядывал на юношу. Наконец он спросил:
— А ты почему не пьёшь?
— Я не пью ещё ни мёду, ни вина, если это не обязательно. Ведь я теперь за хозяина, и мне положено вместо отца потчевать гостей. Но тяжко мне, каждая чарка напоминает того, кто должен был её выпить…
Юноша замялся и умолк. Старый князь погладил его по голове и сказал:
— Ты хороший хлопец, Андрийко. Я буду пить за тебя и за себя, а ты поведай мне о смерти отца. Царство ему небесное!
Андрий нахмурился и опустил голову.
— Немного могу я рассказать, милостивый князь, — сказал он. — Сам мало что знаю. Однажды в июле, вскоре после Ивана-купала, отец поехал на мирской суд. Туда должны были прибыть и князья Глинские, Семён и Кирилл. Вот там, как говорил Грицько, дело дошло до ссоры и князьям пришлось покинуть вечевой майдан — прогнал их народ, А вечером отца привезли со стрелой в груди. Грицько и Коструба перенесли его, положили на постель и послали за попом. Коструба вынул стрелу, приложил какое-то зелье и тут же сказал, что больше недели отец не протянет. Пришёл поп со святыми дарами, потом отец заснул. На другой день позвал меня и Грицька и рассказал, будто на него напали грабители— татары, и наказал не слушать наговоров слуг и не жаждать мести. Я и не выспрашивал Грицька, потому что в татар не верю. Но всё-таки когда-нибудь узнаю, кто убийца, и тогда…
Глаза юноши загорелись недобрым огнём. Он закусил губы и сжал кулаки. Иван Нос закивал головой.
— Когда-нибудь ты послушаешься отца так же точно, как послушался сейчас, — сказал он многозначительно, — не время теперь сводить счёты. Неужто отец ничего тебе больше не поведал?
— О! Он говорил мне о многом: о нашем роде, который со времён дедов и прадедов славился отвагой, о том, что из нашего рода выйдет ещё немало рыцарей, борцов за правду и веру, защитников слабых и угнетённых; завещал идти по его стопам, не поддаваться наговорам, не брать богатых подношений, а коли захочу узнать, по какому мне пути в жизни следовать, то я должен поехать со всем своим добром к князю Ивану в Руду, В день смерти к нему зашли несколько кметов и Коструба. Они долго держали о чём-то совет, а перед уходом все ко мне приглядывались, а один из них молвил: «Боярин сказал правду!» Потом поклонились и ушли. В тот день и отец умер. Бот и всё, что я знаю. Может быть, Грицько и Коетрубе известно больше…
Старый князь, потягивая мёд, долго ещё глядел, на догорающий костёр, наконец, проведя почему-то рукой по глазам, опустил её на голову юноши.
— Ты, наверно, сынок, диву давался, с какой стати при первой же встрече я начал с проповеди, верно?
— О нет, отец мне о том же не раз говорил.
— Потому так я и начал, чтобы ты вспомнил и поверил, что между твоим отцом и мною был договор:
