Русская поэзия Китая: Антология

в которых раньше я жила,
и ночью сны бывают реже,
и неба синь не так светла.

Лишь сердце перемен не знает:
оно растет, уходит вдаль,
но в глубине своей ласкает
все ту же радость и печаль,

и самых ранних лейтмотивов
не изменят в его струне
паденья в пропасти с обрывов
и взлеты снизу — к вышине.

«Я не Мария больше: только Марфа…»

Я не Мария больше: только Марфа.
Свои мечты я продала за труд.
Покрыта пылью золотая арфа,
ослабленные струны не поют.

Способно и к труду привыкнуть тело,
и может сердце, кажется, забыть
о том, как раньше бредило
и пело и не умело по-земному жить.

Но только иногда далеким звуком
давнишний сон напомнит о себе;
о, иногда — нет равных этим мукам
в железной человеческой судьбе —

и сердце опустевшее, земное,
познавшее работу и покой,
мучительно забьется, и заноет,
и до краев наполнится тоской,

и долго будет рваться к тем планетам,
которые оставило давно, —
не зная, что отвергнутого света
ему уже увидеть не дано.

«Поцелуешь горестные веки…»

Поцелуешь горестные веки,
Скажешь: «Дорогая, улыбнись!» —
в час, когда засеребрятся реки
и подернется туманом высь.

В далеко ушедшем Кватроченто
так писали небо мастера:
облака развившаяся лента,
звездная кайма из серебра.

Что же делать, если счастье зыбко,
и последний луч дневной зачах,
если не разгадана улыбка
у мадонны Лизы на губах?

КИТАЙСКИЙ ПЕЙЗАЖ В небе сонном и алом

Над зеленым каналом
и над рощей бамбука,
в небе сонном и алом
ни дыханья, ни звука.

Там, где сгустилась
предвечерняя мгла,
остановилась
звезда, взошла;