- Конечно, как гром, но я ничего не слыхал.
- До которого часа вы были в кухне?
- До четверть первого или что-то в этом роде. В двенадцать я еще слушал радио.
- Радио вы включили еще раньше?
- Около двенадцати. Время проверить. Да что вы все выпытываете? Если вы из суда, то должны спрашивать о другом. Этот Кнапка - дрянь, он даже в кооператив не захотел вступать…
- Нет, мы не из суда, - перебил его Лазинский. А Шимчик добавил:
- Спасибо вам.
Свирепый мужик остолбенел, а потом выпалил.
- Ступайте к дьяволу! - резко повернулся и решительно пошел прочь. Его шаги заглушил грохот захлопнувшейся двери.
- Так. - Шимчик смотрел на эспрессо. - Это называется везением. Он выпил в этом заведении! Теперь, кажется, с Михалянами мы можем проститься. А что касается Бачовой - то сначала он лишает ее иллюзий, потом она его отвергает, совсем как в сентиментальном дамском романе. Все как в романе, кроме телефонного звонка: кто знал, что Голиан будет у Бачовой?
- Возможно, убийца.
Лазинский тоже смотрел на эспрессо. Без вывески оно было похоже на склад или помещение небольшого кооператива. Или сапожную мастерскую, где под вечер судачат о деревенских сенсациях: о Марте-потаскушке, о драке во дворе напротив, об автомобильной катастрофе на дороге недалеко от распятия…
- Возможно, что и он, - согласился Шимчик, - но все-таки звонил не убийца, звонил кто-то издалека…
Он печально улыбался и щурился от солнца.
- А может, и нет. Бачова упоминала, что звонила женщина, - сказал Лазинский. - Но, может быть, это ловкий ход.
- Чей ход? Голиана?
- Может быть, и Бачовой.
- Но ведь Бачова в это время должна была находиться в амбулатории. Не забывайте, что инженер взял у нее ключи.
Лазинский кивнул. Его начальник все еще улыбался.
- Кроме того, ведь мог звонить и он сам! Как это мне не пришло в голову. Он сам кого-то вызывал и ждал звонка, но Бачова пришла позже, чем его соединили, и он сыграл, будто звонили ему… Эх, ну и дал же я маху: спрашивал, спрашивал и совсем забыл…
- Давайте вернемся, - предложил Лазинский.
- Не сейчас. - Шимчик посмотрел на часы. - Мне к начальству пора. Знаете, мне что-то не по себе, Голиан для меня загадка…
- Мертвые всегда немного загадка, вы не находите?
- Конечно, их уже ни о чем не спросишь. Но дело не в этом. Наверное, спрашивать Голиана все равно было бы бесполезно.
- Вы говорите о формуле?
- Нет. я говорю о Вондре.
Лазинский задумчиво достал из пакетика малину.
- Вондра? При чем здесь Вондра?
- Кое-что вспомнилось, - уклончиво ответил Шимчик и влез в машину.
На обратном пути они молчали. Дорога бежала навстречу, словно цветной фильм. Окрестности и в самом деле были живописны, художники часто рисовали эти желтые поля на серо-голубом фоне гор. Они же в этот день лицезрели все это в четвертый раз. Лазинский занимался карамелью, у Шимчика на коленях лежала газета, взятая на столе у инженера: политика, спорт, из зала суда, церковь, дорожные происшествия… «Если не завтра, то на днях наверняка опубликуют заметку и о сегодняшней катастрофе, - думал он, - непременно подчеркнут, что причина - алкоголь. Непьющие будут торжествовать, врачи придадут разбитой голове погибшего более или менее приличный вид, уберут жуткую гримасу… Что видел он в последнюю секунду жизни? Черешню, ставшую вдруг гигантской? И все? Многие утверждают, что в эту секунду проходит целая жизнь, вспыхивает огнем из тысячи орудий, потом тупой удар - и конец». Шимчику показалось, что он шепнул: «Тьма», но, взглянув на водителя, успокоился: нет, не шепнул. В зеркале отражался Лазинский, их глаза встретились и равнодушно разошлись, ничто их не сближало, даже совместная работа.
«Победа» остановилась. Серый фасад, ворота и лестница у двери, и коридор, и снова двери, и кресла, и окно без шторы, черепаха и ковер, и портфель из пластика на письменном столе. Шимчик рассеянно взял портфель и принюхался: хлор уже улетучился. Рассматривая документы, он уже представлял себе не живого человека, а его останки. И тут у Шимчика пробежал мороз по коже: «Живой он мало интересовал меня, человеку нужно было погибнуть, чтобы войти в мой мир, в мою жизнь сквозь призму показаний врача с рекламными зубами, толковавшего об инфаркте. И о сигаретах: если б у дороги не было черешни, инженер Дезидер Голиан погубил бы свою жизнь никотином. Где-то далеко. Если бы доехал, куда собирался доехать. Переплыл через реку. Я смотрел на его сестру; у нее на глазах были слезы, когда она говорила о реке».
Лазинский наблюдал за ним - Шимчик не пригласил его войти, - он присутствовал здесь как нечто само собой разумеющееся, как воздух, а может быть, и совесть.
Лазинский опустился в кресло и спросил:
- Что вы имели в виду, говоря о Вондре?
- Я? - Шимчик встал, как будто вспоминая, хотя он все отлично помнил. - Когда это?
- Когда мы вышли от Бачовой.
- Да, да, было такое дело. Ничего особенного. Просто надо звонить в Прагу.
Лазинский кивнул, да, конечно, в Прагу надо звонить. Но чувство, что капитан чего-то не договаривает, не оставляло его.
- А я пока буду у начальства, - добавил Шимчик.
- Будет исполнено. Что сказать товарищу полковнику?
- Доложите, как обстоят дела. И скажите, что мы просим сообщить те, давнишние сведения Голиана. Обнаружен ли кто-нибудь из агентов, им указанных. А если нет… Хотя ладно, этого мне более чем достаточно.
- Почему эти старые сведения вас так интересуют?
- Хочу понять Голиана.
- Товарищ капитан, мы расследуем причины его гибели.
- Вероятно, тут есть что-то еще. Причины мне достаточно ясны.
- Убийство? Кто убийца?
Но Шимчик словно не слышал. Стоял, курил.
- Вы уже поверили в Шнирке?
- Да. Он, конечно, существует. Сидит себе дома и посмеивается, что здорово нас облапошил. Хотя весьма возможно, что его смех скоро оборвется…
- Где он? Где-нибудь в ФРГ?
- Это не столь важно. Смех его оборвется, как только он узнает, что инженер погиб. И - можете отнестись к этому скептически, дескать, фантазия старика! - как только узнает еще об одной смерти.
Лазинский застыл на месте.
- Где? Какая смерть?
- Где-то здесь. Не выпытывайте, я еще и сам не знаю.
- Ничего не понимаю. Умрет еще кто-нибудь?
- Уже умер, - тихо произнес Шимчик. - Я думаю, что Голиан тогда надул наших коллег из Праги. Хотя вопрос о господах из Мюнхена остается открытым: сделал ли он все то, что они требовали от него. Он, безусловно, добился доверия наших товарищей из органов госбезопасности и отлично закрепился на таком месте, которое устраивало его и его шефов. Господ из Мюнхена, - Шимчик стряхнул пепел.
- Вы полагаете, - Лазинский слышал свой голос издалека, словно чужой, - вы считаете, что он был шпионом?
- Черт его знает, пока у меня нет доказательств. Несмотря на то, что он хотел еще раз сбежать.
- Согласен. Но хотел ли Голиан бежать за границу?
- А документы в его портфеле? Вы только подумайте.
Лазинский молчал. У него была своя версия, и он не хотел ее обнародовать, «терпение, терпение, может быть, осталось всего несколько часов».
- Нет, - упорствовал капитан Шимчик, - ему необходимо было бежать, и именно за границу. Еще недавно, позавчера или неделю назад, он чувствовал себя в безопасности, выжидал, но его уверенность вдруг рухнула, рассыпалась, словно карточный домик.
- Вчера? А вы не переоцениваете открытку его жены?
- Нет. И Бауманна тоже.
- Возможно, не Голиан списывал формулы, наши ребята нашли там и другие отпечатки пальцев. Кроме того, если вы не ошиблись и Голиан действительно занимался шпионажем, - такую школьную ошибку он не мог бы совершить. Скандалить с Бауманном, делать вид, что его обокрали, более того, оставить столь явственные отпечатки на его бумагах. Ведь это же…
- Конечно, - перебил его Шимчик, - шпион такого не натворит, про такое писали лишь в плохих детективных романах, где западные агенты были круглыми идиотами. Но здесь имеются кое-какие детали: например, неожиданные события, фактор времени. А что, если у него вдруг под ногами начала гореть земля? Это уже не пустяк. Вдруг вся история с открытием и документацией Бауманна - мошенничество?
- Значит, вы и старика подозреваете? - удивился Лазинский.
Их поездка на вокзал за Бауманном, интерес к тому, как он будет вести себя, узнав о гибели Голиана, список сотрудников, отпечатки пальцев - как доказательство… Дурит Шимчик, что ли? Годы и годы ругал Швика, защищал людей от болезненного недоверия и вдруг - сам!
- Все совсем наоборот. - Взгляд Шимчика скользнул и остановился на уродливой черепахе. - Но только это зависит от точки зрения!
- Точка зрения, товарищ капитан, если я вас, конечно, правильно понял, точка зрения такова: сейчас мы не имеем никаких доказательств!
- Нет, это не так, одно доказательство у нас есть, и довольно серьезное. Ведь Бауманн держал свои бумаги в том же самом сейфе, от которого были ключи и
