рублей за штуку русские помещики покупают — всё равно калмыки не довольны.
— Да вот и я говорю: ослабла сила Акжи-хана в глазах своего народа. — Волынский поставил на ковёр чащу. — Ты не только не можешь свой народ защитить, но и меня перестал жаловать. Вот Нефёд Кудрявцев только что жаловался мне, что более половины твоих улусов не внесли подати за минувший год. Приезд мой, как ты понимаешь, не ради того, что я по тебе соскучился. Нужда меня пригнала к тебе, Аюка- хан. В нынешний месяц его императорское величество снова четыре полка на Каспий послали — кормить их надо, а нечем. Завтра же поезжай в свои улусы и займись налогами…
Гостям подали бараньи головы в жестяном тазу. Волынский с отвращением уставился на огромный бараний глаз, выковырял его из головы, затем приступил к трапезе. Ночевали высокие гости в юрте хана. Казаки раскинули палатки, утром, губернаторский отряд, распрощавшись с Аюкой, направился к туркменам…
Два дневных перехода с ночёвками в степи потребовались губернатору, чтобы добраться до нового туркменского стойбища в долине Калауса, близ Чограйских озёр. Всюду высились древние насыпные курганы, а за Чограем на юго-восток вдоль восточного Маныча, в сторону прикаспийской низины, тянулась голубоватая ковыльная степь. Эти угодья и облюбовали туркмены Бог весть когда, а теперь, по царскому указу, поселились в них навечно. Нефёд Кудрявцев бывал здесь не один раз, проходя с казаками в сторону Крыма и назад, но и он не сразу отыскал летнюю ставку туркмен. Спасибо борзым. Они учуяли по ветру запах от чужих собак, бросились, обегая возвышенность, и увидели огромное скопище кибиток в логу. Лай борзых мгновенно поднял на ноги туркменских овчарок — огромных и безухих, с обрубленными хвостами волкодавов. Их было немного — пять-шесть, но они бесстрашно кинулись на свору борзых Волынского и погнали её в степь. Кудрявцев засмеялся, видя, как удирают губернаторские псы, и поплатился за это.
— Пшёл вон! — прохрипел злобно Волынский и закатил оплеуху поручику: тот кувыркнулся в ковыль и встал, недоумевающе моргая. А губернатор, уже не глядя на поручика, кричал псарям: — Стреляйте в этих кровожадных чудовищ, чёрт бы их побрал, откуда они только взялись!
Собачью драку предотвратил Берек-хан, бросившийся в степь с десятком конных джигитов. Он остановил свирепых алабаев и вместе с ними подъехал к губернатору и его отряду. Волынский всё ещё кипел от возмушения, что так постыдно бежала его свора и как нагло вели себя туркменские собаки.
— Не обессудь, Берек-хан, но всё же я выбью мозги хотя бы из одного твоего волкодава! — Губернатор вскинул пистолет и почти в упор расстрелял самого свирепого пса. Остальные с рыком, но поджав хвосты, бросились наутёк. Борзые, в отместку за своё позорное бегство, бросились за овчарками и гнали их до самых кибиток. Там вновь завязалась драка, и клочьями полетела шерсть. Все опять — губернатор, казаки и туркмены — помчались к кибиткам и разогнали собак.
— Если и люди у тебя такие, — со злостью выговорил Волынский, — то долго ты у меня тут не продержишься!
— Господин губернатор, зачем так говоришь? — в обидой воскликнул Берек-хан. — И люди, в собаки у нас справедливые и добрые. Не надо было лаять твоим борзым. Пусть бы подошли тихонько, полизали друг друга — и всё.
— Ну ладно, разболтался, — остановил хана губернатор. — Вижу, не очень-то радостно ты встречаешь людей императора. Пётр Великий, да и я сам куда вежливей встречали тебя, когда ты пожаловал за землицей. Небось, думаешь, выпросил эти жирные земельные угодья — и дело с рук долой. Уехал, мол, царь — и нет тут ми хозяина, ни судьи?
— Ай, зачем так говоришь, господин губернатор? — Берек-хан умоляюще посмотрел в упор на Волынского. — Давай пойдём в мою кибитку — шурпу, плов поедим, чалом верблюжьим напою.
— Ты казаков моих угощай — видишь их сколько! И все голодные. А мы с тобой о другом угощении поговорим. Веди в свою юрту.
Вошли, сели на ковёр. Берек-хан подложил высокому гостю под локоть подушку. Подали чай и чурек. Берек-хан принялся потчевать губернатора.
— Ну вот, господин Берек Третий, — решительно заговорил Волынский. — Вижу, человек ты добрый, а стало быть, и народ твой такой же. Но согласись со мной, что и император — человек очень добрый. Он твоему племени лучшие земли даровал — им цены нет, а если оценить, то миллионы стоят. Хотелось бы услышать от тебя, Берек Третий, чем ты одаришь русского государя за его щедрость?
— Царю всё отдам — бери всё, что у меня есть! — Берек-хан высказал эти слова с таким удовольствием, словно они теснили его грудь и мешали дышать.
— Вот и хорошо, — сразу успокоился Волынский.
— Ты сейчас же иди и скажи всем, чтобы снесли в кучу ковры, а также золотые и серебряные украшения. Отвезём царю — он будет очень рад такому подарку от туркмен.
Берек-хан вздрогнул, но не подал виду, что просьба, похожая на ограбление, пришлась ему не по вкусу.
— Ладно, господин губернатор, сейчас всё соберём.
Берек-хан отдал распоряжение и вновь вернулся в юрту. Волынскому подали чашу с шурпой, и он макал в неё кусок чурека, поскольку ложки не было.
— Стало быть, туркмены при царе Фёдоре на Куме поселились? А что же они до сих пор ложками не обзавелись?!
— Ай, кто знал, что к туркменам сам губернатор придёт? Знали бы, конечно, купили ложки.
— Говорят, из Хорезма вы на этот берег переправились?
— Да, господин губернатор. Мои предки раньше жили в Тахте. Если позволите, этот аул мы тоже назовём Тахтой.
— Называйте как вздумается, только подати и налоги вовремя платите.
— Вах, господин губернатор! — всполошился Берек-хан. — Ковры, золото, серебро сейчас отдадим, а потом где возьмём?
— Земли тут богатые, травы жирные, овец у вас много. Соляные озёра Карача-Ухо и Довсун — рядом. Будете соль ломать да астраханским рыбакам возить. Если с умом за дело взяться, можно не только себя кормить, но и самого императора, не говоря уж об астраханском губернаторе.
Берек-хан приуныл, но продолжал потчевать гостя до тех пор, пока не заглянул в юрту Нияз-бек. Берек Третий кивнул ему и доложил губернатору:
— Всё, что есть у туркмен хорошего, собрали и отдаём императору.
— Ну-ка, поглядим, чем богаты туркмены. — Волынский, грузный и неповоротливый в генеральском мундире, поднялся и вышел из юрты. Три арбы, нагруженные доверху коврами, халатами, паласами, небольшими ковриками-намазлыками, шерстяными носками-джорапами и прочей утварью, стояли перед ханской юртой. Тут же стоял верблюд, на горбу которого громоздился шерстяной чувал,
— Что там в мешке! — спросил Волынский.
— Всё из золота: перстни, гульяка, монеты…
— А эти для чего? — Волынский потянул на себя связку ковриков-намазлыков.
— Господин губернатор, эти намазлыки мы дарим Петру Великому, чтобы он становился на них и молился за туркмен. Счастье наше в его руках… Передайте ему — мы очень довольны… — У Берек-хана на глазах блестели слёзы, но губернатор их не замечал.
— Ладно, Берек-хан, я донесу до престола императора ваши чаяния, — пообещал Волынский. — А теперь пора в дорогу. Поручик, поднимайте казаков а седло. Пора и честь знать. Утомили мы добрых хозяев. Да и дичь на Маныче заждалась. Не забыли покормить борзых?
— Налопались до отвала, — довольно отозвался старший псарь.
— Ну, с Богом тогда. — Губернатор подал руку Берек-хану, затем, подняв руку, попрощался с аульчанями, столпившимися вокруг кибиток, и уселся в коляску.
VI
Эскадра генерала Матюшкина с четырьмя полками на борту жарким июльским днём подошла к Баку в произвела мощный салют, возвещая о своём прибытии. Пушки гремели на линейных кораблях, а
