перепуганные бакинцы бежали кто куда, и, прежде всего, за гору «Бакинские уши», куда, по их соображениям, не могли долететь пушечные ядра. Видя, что «салютом наций» наделан невиданный переполох, генерал-майор Матюшкин высадил на берег войска и послал нарочного, чтобы пригласил бакинского султана на флагманский корабль для встречи с командующим Каспийской флотилией. Султан, понимая, что на русском корабле ничего хорошего не будет, отказался ехать. Тогда объявили ему, что командующий флотилией генерал-майор Матюшкин привёл многопушечные корабли дабы взять город под защиту от бунтовщиков; о том же говорится в письме персидского посланника Измаил-бека, который находится в Санкт-Петербурге, ведёт переговоры с великим государем России Петром Великим и гуляет в его загородных дворцах. Султан ознакомился с письмом Измаил-бека, скривился от неудовольствия и заявил, что бакинцы, верноподданные шаха, сами легко справятся с бунтовщиком Даудом и его головорезами и в помощи не нуждаются. Тогда Матюшкин велел открыть огонь из пушек по городским кварталам, и прежде всего по резиденции султана. Четыре залпа из бортовых орудий пяти линейных кораблей, затем готовящаяся атака на крепость заставили бакинцев сдать город без боя. Матюшкин оставил в Баку сильный гарнизон, который прикрывали с залива несколько линейных кораблей, и сам отплыл в Астрахань с сообщением о взятии Баку. Молодой генерал-майор, едва причалил к пристани, сразу же нанёс визит губернатору. Тот только что возвратился из поездки по степям, был доволен встречей с калмыками и туркменами, и особенно охотой в камышах Кумы. Гайдуки настреляли множество разной дичи, убили с десяток кабанов и даже одного медведя, из шкуры которого теперь делали чучело, чтобы послать в императорскую кунсткамеру в Санкт-Петербург. В комнатах губернатора, как приметил Матюшкин, появились туркменские ковры, серебряная посуда и всевозможные украшения. На них губернатор просил не обращать особого внимания, ибо это обычный дар, или по-восточному «пешкеш», отказываться от которого неловко, иначе до смерти обидишь того, кто тебе дарит. Впрочем, Матюшкину, оглушённому собственной славой от взятия Баку, было не до ковров. Он торопил губернатора дать надёжного курьера с охраной для доставки великой важности сообщения. За курьером дело не стало: Волынский тотчас распорядился отправить в Санкт-Петербург к государю послание, и чуть свет в лёгком тарантасе при сотне донских казаков курьер пустился в путь. Сделав одно дело, Матюшкин приступил к другому. Не сомневаясь, что западное побережье Каспия перешло к России навсегда, Матюшкин через несколько дней вновь пожаловал к Волынскому.
— Винюсь, Артемий Петрович, что замучил я тебя своими заботами, но что поделаешь — такова служба. Каспий-то вроде бы и южное море, а на зиму замерзает…
— Ну и чёрт с ним, пусть замерзает, тебе до этого какое дело! — Волынский подтянулся, насторожился, как охотничий пёс.
— По замёрзшему морю суда не ходят, а мне нужно сообщение и зимой. — Матюшкин пытливо посмотрел ка губернатора. — Службу почтовую надобно создать, чтобы от Астрахани до Решта казаки или калмыки с туркменами денно и нощно с казёнными пакетами в все стороны на конях скакали.
— Ну, так и создавай, — лениво отозвался Волынский.
— Без тебя, Артемий Петрович, и шагу не сделаешь, — пожаловался Матюшкин. — Все блага идут от тебя. Челом бью, спаситель ты наш, выдай из губернаторской казны необходимую сумму денег для создание почтовых станций и самой почтовой службы!
— Ни в жисть не дам ни копейки! — Волынский хлопнул кулаком по столу. — Я вам не девка, с которой кто хочет, тот и сымает портки! Где я возьму тебе денег?! Ты с государя требуй — у него золотые подвалы под ногам и!
Ты не кипятись, Артемий Петрович. Сам ведь слышал: когда государь отплывал в Санкт-Петербург, приказал мне образовать почтовую службу за счёт астраханской казны. Чего ж ты тогда не возражал, а теперь закуражился?
Разошлись в этот вечер губернатор с командующим каспийской флотилией, не придя ни к чему. Утром переполненный злобой Волынский, между прочим, поинтересовался, был ли суд по пропаже иконы. Мажордом губернатора, обрусевший калмык по кличке Кубанец, вкрадчиво доложил, что слугу Божидара пытали и так, и сяк, но выбить признание не могли, оттого решили, что не брал он иконы. А настоятеля монастырского признали виновным, ибо не имел он никакого права отдавать или выносить из монастыря икону, подаренную самим царём Иваном Грозным: получил настоятель за самоуправство пожизненную каторгу. Лицо Волынского осветилось довольной улыбкой:
— Передай в приказ, чтобы сослали вора подальше от Астрахани. В острог его сибирский пусть отправят… Ишь ты, гад ползучий, вздумал на губернатора напраслину возводить! И слуга мой преданный из-за него пострадал. Жив ли он?
— Жив, да только спина вся расписана кошками и руки повисли плетьми, на дыбу поднимали.
— Ну ничего, могло быть и хуже. Выдай Божидару мешок муки и четверть сивухи — пусть поправляется.
Дело кончилось в пользу губернатора. Повеселел он на время. Только беседа с Матюшкиным о почтовых станциях никак не выходила из головы Всё время думал: «Напишу письмо Петру Алексеевичу и сообщу, что астраханская казна пуста», но никак не мор решиться, боялся царского гнева.
И вот опять Матюшкин в гости пожаловал. Счастлив до такой степени, что и радости своей не может скрыть:
— Артемий Петрович, друг мой, поздравь меня: его императорское величество повысил меня за Баку в звании. Теперь я генерал-лейтенант. Вот, почитай послание, писанное рукой самого государя!
Волынский с явной неохотой прочёл: «Письмо ваше я получил с великим довольством, что вы Баку получили — ибо не без сомнения от турков было, за которые ваши труды вам и всем при вас в оном деле трудившимся благодарствуем и повышаем вас чином генерал-лейтенанта. Немалое и у нас бомбардирование того вечера было, когда сия ведомость получена».
— Неужели в Баку такая гнусная обстановка, что если бы Матюшкин не взял Баку, то сей город заняли бы турки и о том сообщили государю Российскому? — Губернатор явно желал принизить успехи Матюшкина, и этим только обидел его. Новоиспечённый генерал-лейтенант, несколько конфузясь, отвечал на это:
— Мне некогда было разбираться, где турки, а где чурки. Но коли сам государь оценивает столь велико мой успех, значит, можно считать, что город Баку мы из-под самого носа султана Ахмета вырвали… Ну да ладно, Артемий Петрович, говорить обо мне. Тут в государевом указе столько всяких поручений, что голова кругом идёт, а все дела исполнять надо немедля. Опять же денег немало потребуется.
— Пошёл ты к чёртовой матери! — вскричал вне себя Волынский.
Командующий каспийской флотилией только рассмеялся в ответ на немощь губернатора и заставил его прочесть государево послание до конца. Поручений было много, и все связаны с большими расходами. Проводив Матюшкина, губернатор твёрдо решил взять золотом с шаха за содержание русских войск в персидских провинциях. С этого дня и начал думать, как на деле осуществить свой замысел…
Между тем незаметно подкралась осень, а с нею дожди и холода. Сверкавшая куполами церквей Астрахань сразу будто бы захирела. И людей вроде бы стало меньше, и индийский гостиный двор перестал галдеть. Изредка по улицам проносились бубенцы — горожане справляли свадьбы. Но вот выпал снег, ударили морозы, заскрипели на дорогах сани и появились трупы замёрзших людей. Покрылась ледяным панцирем Волга и её протоки, а затем и Каспий отдал себя во власть матушки зимы. Связь с Харками, Дербентом и Баку прекратилась, и именно в эту пору Волынского и Матюшкина Пётр Первый пригласил в Санкт-Петербург. Незадолго до их отъезда губернатор устроил бал в дворянском собрании. Губернаторша Александра Львовна приехала в расписных санях, в шубе песцовой, а раздевшись, оказалась во французском платье с глубоким полукруглым вырезом на груди. Дамы астраханские зафыркали, а купец Снегирёв высказал вслух какую-то непристойность, отчего женщины засмеялись. Гайдуки прознали об этом и донесли губернатору. Артемий Петрович только усмехнулся и ничего не сказал. А через день пригласил на ужин купца Снегирёва.
— Проходите, ваше степенство, давно мечтаю с вами познакомиться.
— Премного обязаны вам за оказанную честь, господин губернатор.
Разделся купец, сел за стол. Волынский уселся напротив, а за спиной купца сразу встали два гайдука о палками, окованными железом. Только купец руку к ложке протянул, как один из гайдуков хрясть палкой по руке. Купец взвыл, а второй гайдук по другой руке саданул. Волынский захохотал и удивлённо
