но едва произошла первая осечка на Тереке, сразу когти выпустил: «Милейший Артемий Петрович, как же вы дозволили государю послать на шемхала малочисленный отряд? Разве не знали о многочисленности войск у горцев? А может, преднамеренность?…» Волынский боялся поперёк слово сказать Толстому. Одно воспоминание, как Пётр Андреевич заставил выпить яд своего секретаря за то, что тот наговорил о Толстом какую-то чушь, бросало Волынского в дрожь.
Сидя в гостинице, Волынский слушал посторонние разговоры в тихой траурной ресторации и диву давался: «Ну, царь-государь, понять тебя невозможно! Сына своего казнил, меня чуть не забил до смерти и от губернии отстранил, а из-за каких-то подлых солдат или матросов, которые каждодневно мрут тысячами, бросился в Неву, в ледяную воду, чтобы спасти, да простудился и умер!» Волынский дивился и возмущался, но понимал, что именно высокая человечность не передалась ему от великих предков. Он представил себя ни месте Петра, мысленно повторил его действия во время октябрьского наводнения и, к стыду своему, признался; «Нет, государь, будь на твоём месте, я бы не полез, рискуя жизнью, спасать простолюдинов. Видно, по-разному мы понимаем жизнь… Вот и дяденька Семён Андреевич долбит мне, что сила — в великодушии и доброте, а я думаю: сила в силе. На Востоке, в Персиде, тоже так думают: «Камыш не зажмёшь — руку не порежешь». По-русски сие значит: «По уху не дашь — с ног не сшибёшь!»
На третий день дошло до Волынского, что у трона Екатерины уже ведутся речи о престолонаследнике, и выбор пал на внука императора малолетнего Петра, Пётр Великий не успел оставить завещание, и мнение, кому наследовать престол Всероссийский, раздвоилось. Приверженцы Меншикова, Апраксина и Толстого, желавшие видеть на царском троне Екатерину, корили сановников: «Вы подписали смертный приговор Алексею, а теперь сына его тянете на трон?! Вы заранее обрекаете себя на погибель!» Волынский решил открыто явиться к Екатерине и поддержать её. «Утвердится на престоле российском — откроется и мне счастливый путь!..»
После полудня, набросив поверх полковничьего мундира шубу, надев меховую шапку, отправился ко двору. Гвардейцев миновал беспрепятственно, страже у входа представился астраханским губернатором, вызванным по весьма важным делам самой императрицей. К счастью Артемия Петровича, в приёмной Екатерины не столкнулся ни с Толстым, ни с Остерманом. Как и в прошлые приезды на пороге встретился с камергером Нарышкиным. С души Волынского свалялся камень при виде родственника, однако камергер на сей раз повёл себя более чем строго!
— Весьма некстати, — процедил он сквозь зубы. — О вас тут ходят такие слухи…
— Доложите обо мне императрице, — сдержанно, но с такой яростью выговорил Волынский, что камергер попятился и вошёл к ней в кабинет. Вернулся тотчас:
— Прошу-с, её величество желает вас лицезреть.
Волынский, едва переступил порог кабинета, упал на колени и пополз к ногам Екатерины, мыча что- то нечленораздельное.
— Встань, Артемий, ты что?! — воскликнула испуганно Екатерина. — Надо ли так низко кланяться? Я ведь прежде всего женщина. — Она протянула ему руку и он, поднявшись, приложился к её руке, как это делал не раз.
— Матушка-государыня, — уныло начал Волынский, но она остановила его жестом.
— Не теряй времени на обиды и жалобы, мне всё о тебе известно. Я прикажу министрам — они подберут тебе новое место.
— Матушка-государыня, но дело судебное… Князь Мещерский в суд на меня подал.
— Это за собак-то? — по губам Екатерины скользнула брезгливая улыбка. — Постыдился бы князь Мещерский позорить самого себя. Я улажу это дело, и князю велю не унижаться и не позорить свой княжеский род… Успокойся, друг мой, и положись во всём на меня. Сегодня же у меня будет разговор с Толстым. Я извещу тебя… Ты где остановился?
— В гостинице, матушка-государыня, к вам не посмел…
— Переезжай во дворец, скажи камергеру, чтобы отвёл тебе лучшую комнату, а вечером прошу на ужин.
Волынский откланялся и вышел из кабинета окрылённым. В приёмной бросил на ходу Нарышкину:
— Готовь лучшую комнату, сейчас с баулом приеду!
Проводив Волынского, императрица пригласила к себе Толстого. Тон её речи был несколько взволнован И вела она себя строже, словно готовилась преподнести урок управителю Тайной канцелярии.
— Пётр Андреевич, — начала она на высокой ноте. — А отчего вы до сих пор не вспомнили о Петре Павловиче Шафирове? Или Нижегородский острог так далёк, что до него и мысли ваши не доходят?
— Матушка-государыня, ну как же не помнить о нём? — спохватился Толстой. — Я всегда помню о нём, но и не забываю, что барон Шафиров наказан самим императором Петром Великим. Только господня воля да уступчивость императора отвели лезвие топора от повинной головушки барона. Отправившись на пожизненное заточение в Нижний, барон возрадовался своей участи…
— Было бы с нашей стороны высшей милостью, если бы мы открыли замок темницы, в коей томится барон
Шафиров, и вновь призвали его на службу, — в том же топе произнесла Екатерина.
— Ваше величество желает попрать закон, определяющий смертную казнь за нарушение сенатскою регламента? — насторожился Толстой.
— Пётр Великий, присудив по закону Шафирову казнь, тут же миловал его пожизненной ссылкой. Я же, подобно супругу моему, милую барона и освобождаю из острога. Было бы разумно, Пётр Андреевич, возвратить его к коммерц-коллегии и назначить её президентом.
Толстой покорно склонил голову, постигая суть распоряжения императрицы, а она, понимая его размышления, сказала:
— Вас всего-то у меня — светлейший князь Меншиков, Остерман, да вы, Пётр Андреевич. А нужен нам сильный Верховный Совет, дабы крепко держать в руках Российское государство. Шафиров как раз тот человек, который необходим нам… И чтобы ещё раз не возвращаться к помилованиям господ, нужных мне, а стало быть и вам, прошу вернуть попранное достоинство астраханскому губернатору Волынскому. Пётр Алексеевич по горячности своей наказал Артемия Петровича как родственника, а некоторые господа из Сената рады стараться, тотчас возвели на Волынского клевету и открыли судебное дело! — Екатерина заговорила в приказном тоне, и Толстой понял, что перечить ей ни в коем случае нельзя.
— Матушка-государыня, куда бы вы желали определить бывшего астраханского губернатора? Я выполню всякую вашу волю, хотя и предупредить должен, что Волынский не имеет должного образования и для заграницы вряд ли удобен. В своём Отечестве он больше принесёт пользы, особенно на распорядительной должности. Смею также напомнить, что батюшка Артемия Петровича, будучи казанским воеводой, весьма исправно нёс службу и был постоянно в чести у государя. Не послать ли нам и Артемия Петровича в Казань, но не воеводою, а губернатором. В Астрахани он поднаторел на этой должности.
— Что ж, разумно, Пётр Андреевич, — согласилась императрица. — Заготовь указ на Волынского. Но, я думаю, одного указа будет маловато. Казанская губерния велика, одних войск тысяч сто будет да и командующие — сплошь генералы. Легко ли будет Волынскому ладить с ними при полковничьем чине? Заготовьте и второй указ — на присвоение полковнику Волынскому звания генерал-майора…
Вечером в гостиной императрицы Волынский принял новое назначение и генеральский чин. Меншиков и Толстой учили нового казанского губернатора, как вести дела в губернии. Светлейший князь, значась правой рукой императрицы, наставлял сердечно:
— Крестьян особливо в руки бери, не давай им шарахаться из стороны в сторону. Они и раньше от одного помещика к другому бегали, а теперь бегут в Польшу, в башкиры, в Запорожье… Помещикам прикажи, чтоб все недоимки платили в январе, марте и апреле, а кои не заплатят вовремя — облагай процентами… Сборы поручи воеводам…
Волынский слушал светлейшего князя, вежливо соглашался с ним, а сам думал о своём: «Нужно коренное переустройство внутренних государственных дел, да только не подошло моё время, чтобы говорить об этом». Ещё в Астрахани занялся он составлением проекта о гражданстве, Петру Великому хотел поднести свои соображения, но не дала судьба воспользоваться плодом своего ума. А сейчас пока не к месту упоминать об этом. Многовато того, что в один день подарено императрицей. Молчать и поддакивать,
