персидский, как волк, налетел, разогнал всё стадо по миру.
— Чем могу помочь, господин полковник? Всё. что есть у меня, отдам им — с голода не дам умереть. Зиму перезимуют, а потом пусть ищут пропитание…
На другой день въехали в аул Даржи Назаров, а с ним Чистан, Союн и три старшины туркменских. По— братски встретил их Дондук-Омбо, только дяде тихонько на ухо сказал:
— Дядя Даржи, говорят, первыми возлюбили туркмен твои прадеды, это они увели их с Мангышлака на Куму, а теперь ты стараешься. Не боишься, что они, падая от голода, нас с тобой съедят?
— Ничего, племянник. Мы — люди широкодушные, а душу нельзя съесть. Надо написать астраханскому губернатору князю Голицыну, чтобы запросил у царского двора сотню тысяч пудов зерна и хлеба. Пусть триста-четыреста кораблей купеческих доставят на Тюб-Караган продовольствие.
— Ты в уме ли, дядя?! — ужаснулся Дондук-Омбо. — Зачем так много?
— Дорогой мой тайдша, разве ты не знаешь, что триста тысяч кибиток откочевали из Туркмении и теперь стоят на Мангышлаке, Яике и у нас! Вот старшина Союн может подтвердить.
— Видит Аллах, это так. — Союн-ага склонился перед тайдшой. — Не поленись, друг наш Дондук- Омбо, о тебе много слышали, много знаем. Попроси русского господина, пусть напишет о нас письмо в Петербург. Пусть скажет о наших бедах и попросит подданства у русского государя…
— Господин полковник, просьба гостя — закон для меня. Давай бери перо и бумагу, — попросил Кольцова тайдша.
— Сомнительно, однако, чтобы триста тысяч кибиток прикочевали, — проворчал Кольцов, однако расстегнули сумку, достал бумагу и перо с чернильницей.
На другой день гонец с посланием калмыцкого хана поскакал в Санкт-Петербург, к царскому двору…
VII
Четыре месяца, пока шло смятение в Туркестане от появления персидских войск, Лютф-Али-хан вёз на двух орудийных лафетах, запряжённых верблюдами, нефритовый камень с гробницы Тимура и двойные бронзовые ворота с мечети Биби-ханым. Отряд в пять сотен сабель сопровождал эти исторические реликвии. Путь лежал от Самарканда по долине Зеравшана, бухарским землям, через понтонный чарджуйский мост, через барханные пески к Мургабу и Теджену. Путь настолько изнурительный, что не только нукеры, но и Лютф-Али-хан, сколько не старался скрасить этот тяжёлый переход долгими передышками в городах и селениях, всё равно превратился из хана с дебелым, смугло-матовым лицом и пышными усами в жалкого человека, худого и бледного, с болтающейся саблей на боку. Едва выехали из Самарканда, Лютф-Али-хан заболел лихорадкой: через день, ровно в три часа после обеда брал его в мерзкие холодные руки приступ. Лихорадило так, что едва-едва попадал зуб на зуб, и он корчился, стараясь спрятать подбородок в колени. Различные снадобья давал ему лекарь, но ничего не помогало. В отчаянии Лютф-Али-хан заглатывал крупинку терьяка, и это на короткое время возвращало его в мир мечтаний и лёгкого веселья, затем голова раскалывалась от боли и кости в суставах трещали, как солома. В один из таких вечеров, когда он пребывал «на верху блаженства», один из юз-баши доложил ему, что нефритовый камень Тимура разломился на две части. От такой страшной вести Лютф-Али-хан сразу пришёл в себя. Лихорадка отступила, словно испугалась приключившейся беды, и он начал, допытываться, кто именно уронил камень с лафета. Нукеры убеждали Лютф-Али-хана, что камень разделился на две части по велению самого Аллаха, ибо упав с высоты ниже человеческого колена в мягкий песок, он не мог расколоться. Даже звезда, упавшая с неба на этот мягкий песок, осталась бы целой! Страшась за свою участь, ибо Надир-шах за разбитие надгробного камня Тимура может лишить головы кого угодно, Лютф-Али-хан приказал сечь палками всех до одного, кто был рядом с нефритовым надгробием. Индеец Абд-ал Кеирм Кашмири пытался остановить его от наказания безвинных нукеров; «Ваше высочество, доподлинно предание гласит, что триста лет назад внук Тимура Улугбек привёз два нефритовых камня в Самарканд из Семиречья. Оба были склеены сложным раствором и возложены на могилу Тимура. Теперь они разъединились, ибо нет надобности им быть вместе, убранным с могилы!» Лютф-Али-хан несколько успокоился, но мысли, что Надир-шах не оставит без внимания раздвоение нефритового камня, не покидали его.
В завершении четвёртого месяца тяжкого пути Лютф-Али-хан, наконец, приехал в Мешхед и, добравшись до своего дома, едва переступив порог, повалился на ковёр и забылся в двухдневном сне. Затем он долго отмывался в бане, натираясь полотняным пузырём. Только потом пригласил родственников и друзей в честь своего возвращения. Здесь он узнал, в каких местах пребывает с войсками Надир-шах. Оказалось, большую часть своих войск Надир-шах уже отправил из Хорезма в Хорасан, а сам с небольшим отрядом находится в Мерве. Солнце Царей направился туда, надеясь застать там среднего сына Насруллу- мирзу, но тот был в Мешхеде. Тогда Надир-шах совершил объезд земель Мерва, осмотрел плотину, носящую его имя, и поехал в Мешхед.
Лютф-Али-хан, ожидая шаха, почти каждый день виделся с Реза-Кули-мирзой, и в эти дни, как никогда, они понимали друг друга с полуслова, настроенные против своего государя. Мирза, отстранённый от должности правителя Хорасана, никак не мог смириться с таким унижением. Встречаясь с новым хорасанским наместником Али-ханом, он, не скрывая презрения, бросал ему в яйцо самые гнусные оскорбления. Но тот лишь горделиво поднимал голову и делал вид, что ничего не слышит. С приездом Лютф-Али-хана мирза сразу же высказал все свои жалобы и горести ему:
— Ну и отец! Я не желал бы иметь такого отца даже самому злейшему моему врагу! Он подозревает меня во всём, заставляет следить за мной своих лизоблюдов. Я бежал от него в Мешхед, чтобы не быть с ним рядом: он читает мои мысли на расстоянии!
Лютф-Али-хан, слушая племянника, тоже источал злость на Надир-шаха.
— Дорогой мирза, тебе плохо — я это вижу, но ты не познал на себе и десятой доли того, что причинил мне твой отец! Я был на пороге у самой смерти… Я четыре месяца ехал по горам и пескам, больной и грязный, как бездомный бродяга, нищий. Надир-шах нарочно отправил меня в Самарканд, чтобы удалить от себя подальше. Наши судьбы, дорогой мирза, сходны, и одна участь ожидает нас, если мы не упредим жестокие замыслы, которые вынашивает твой отец. Мы должны уничтожить его и посадить на престол тебя. Мы были близки к этому, когда он воевал в Индии, но ты струсил, дорогой мирза. Теперь это сделать не так просто, но я клянусь, что не буду называться твоим родным дядей, если не столкну с трона этого кровожадного деспота.
— Дядя, дорогой мой, я в твоих руках! Поскорее придумай что-нибудь, чтобы мы смогли взять персидский престол в свои руки.
— День этот близок, племянник, шах сейчас в дороге к Мешхеду. Я не упущу случая, если он представится Мне, но и ты не дремли: у тебя много своих преданных людей — они готовы на всё ради твоего благополучия. Готовь к перевороту молодых юз-баши. Троих из них, которые ходят за тобой по пятам, преданно заглядывают тебе в глаза, играют в шахматы и утешаются вместе с тобой молодыми гуриями, я хорошо знаю: это Афшар, Салах и Мамед-хан. Если к ним присоединятся их храбрые нукеры, то может произойти в войсках взрыв, подобный извержению вулкана. Тогда горячим пеплом засыплет и самого Надир-шаха, и всех его царедворцев. Это они своим угодничеством, лестью и чрезмерным восхвалением возвели его в «солнце царей», в «ось земли» и «опору веры». Он потерял человеческую душу и вселил в себя поганую душу Иблиса[43].
Подобные разговоры происходили между Лютф-Али-ханом даже в те дни, когда Надир-шах приближался к Мешхеду.
Зелёный и плодоносный Хорасан, несмотря на то, что пришла зима и с гор повеяло холодом, торжественно ликовал, встречая царя-царей. Снова, как и год назад, шли отягощённые трофеями караваны, возвращались на родину рабы, когда-то проданные в хивинское рабство разбойниками. Возле Абиверда строился новый город Хива-абад, и рос он быстро, словно в сказке. Тысячи хорасанцев приветствовали на всём пути Надир-шаха-победителя, освободителя и благодетеля. Все лучшие слова, какие только существовали в персидском языке, относились к едущему на сером аргамаке Надир-шаху. В Мешхеде его встречали вся дворцовая знать, родственники, сыновья и затаивший в себе месть Лютф-Али-хан. Выслушав
