о поломке нефритового надгробия Тимура, Надир-шах вошёл в большую залу, где лежали самаркандские реликвии, и, ничего не говоря, долго рассматривал их. Шах не обругал Лютф-Али-хана и даже не сделал никакого замечания, что нукеры уронили нефрит. Вечер Надир-шах провёл в обществе сыновей, потом посетил старшую жену, навестил молодых красавиц гарема, остался с одной ненадолго и отправился в свои покои.
Спустя час его околдовало вселенское чудо. Он увидел перед собой покрытую голубым инеем бесконечную пустыню. Над бледно-синим пространством сияли звёзды и кружились планеты. Сначала они были чуть больше звёзд, но вот начали увеличиваться и понеслись, совершая огромные круги и снижаясь к земле: Марс, Венера, Сатурн, Нептун… Вот они всё ближе и ближе, и размеры стали больше мешхедского дворца. Каждая из планет, подлетая к Надир-шаху, останавливалась, тяжело дыша огромными круглыми боками, и уносилась дальше. Так представились ему все планеты и, снова кружась, улетели в звёздное небо. А потом стало тихо-тихо, и спустился с неба на белом облаке Аллах.
— Салам алейкум, — сказал он и ощупал Надир-шаха голубыми глазами.
Шах догадался, что это сам Аллах, и упал перед ним на колени. Всевышний дотронулся до лба Надир-шаха, сказал с горечью:
— Много я видел властелинов, но такого, который бы грабил мёртвых царей, вижу впервые. Вели тому, кто привёз тебе надгробие Тимура и ворота от мечети, немедленно отвезти назад, в Самарканд. Пусть тот, кто взял их, и положит на прежнее место…»
Надир-шах проснулся оглушённый и раздавленный словами Аллаха. В голове его стоял необычный, неземной звон, а грудь давило изнутри, словно в ней поселился чужой дух. Он не только распирал грудную клетку, но и заставлял каяться в содеянном над прахом Тимура. Хватаясь то за горло, то за голову, Надир- шах понял, что Аллах вселил в него душу самого Тимура. Он заставлял Надир-шаха мысленно, про себя произносить: «Виноват, каюсь… Злой дух попутал меня посягнуть на твою вековечную славу и украсть её для себя… Я поступил, как разбойник, но не как властелин… Я прошу прощения и клянусь тебе, великий Тимур, надгробие с твоей могилы отвезёт и положит на место тот, кто его снял. Когда тяжёлый нефритовый камень снова прикроет твой прах, то и душа твоя успокоится и не будет носиться по всей Вселенной. И тот, кто снял ворота с мечети Биби-ханым, он же и поставит их на место, — в этом тоже даю клятву. Пусть душа твоя, могучий Тимур, ходит через эти ворота к твоей верной супруге… Прости меня и ты, Всевышний, не поднимай больше душу Тимура и не насылай её на меня. Нет ничего позорнее, когда один великий дух смущает дух другого великого!»
«Ты велик?! Тогда кто же низок!» — разнеслось под сводами опочивальни, и Надир-щах от страха закрыл лицо ладонями.
Он долго не поднимал голову, боясь увидеть Аллаха, и уже твёрдо уверовал: всё, что произошло в эту ночь, не было сном. Стеснённый чужим духом, Надир-шах с трудом дождался голоса муэдзина, призывавшего к первой утренней молитве. Добрый, идущий из самого сердца клич «Во имя единого и Всевышнего», шах воспринял как тёплый бальзам, положенный на сердечную рану. Выйдя из опочивальни, шах направился по галерее к шейх-уль-Исламу, глядя на стоящих по обеим сторонам гвардейцев. «Стража надёжна, но нет такой стражи, которая могла бы удержать Аллаха», — подумал он, Шейх-уль-Ислам, а попросту мулла-баши, как обращал к нему повелитель Персии, уже стоял на коленях — совершал утренний намаз. Беседуя с Аллахом, он не обратил на своего повелителя ни малейшего внимания, и Надир-шах вновь отметил: «Нет Бога выше, чем Аллах!» Наконец, шейх-уль-Ислам, благообразный старичок в чёрной феске и таком же домашнем халате, встал и отвесил нижайший поклон своему государю.
— Мулла-баши, моё величество этой ночью имело честь общаться с самим Аллахом, — стеснённо проговорил Надир-шах.
— Ваше величество все ваши подданные, следуя примеру своего повелителя, ежедневно общаются с Аллахом. Имя ваше и могущество…
— Подданные общаются с ним не ночью, — жёстко прервал словословие шейх-уль-Ислама Надир- шах. — Я же имел честь беседовать с Аллахом ночью, часа за два до того, как подал свой голос муэдзин. Аллах возбудил дух Тимура и принёс его ко мне, ибо нет ему покоя без надгробного камня, привезённого в Мешхед. Дух Тимура коснулся моей души и привёл её в смятение…
— Ваше величество, я сегодня же, с вашего соизволения, прочту в главной мечети фатиху по успокоению души Тимурленга. Назовите час, когда мы вместе войдём в мечеть Гаухар-шад, ибо простые смертные не могут находиться ни в мечети, ни в усыпальнице Имама Резы во время пребывания там солнцеликого.
— Пойдём в мечеть сейчас же, — приказал Надир— шах, и шейх-уль-Ислам слегка вздрогнул, увидев, какое нетерпение проявляет повелитель.
Не прошло и часа, как усыпальница Имама Резы была оцеплена гвардейцами шаха, образовался живой коридор из пышно одетых нукеров, стоявших по обеим сторонам аллеи, ведущей к усыпальнице восьмого имама. Надир-шах подъехал в карете, запряжённой шестёркой арабских лошадей, и вышел из неё вместе с шейх-уль-Исламом. Толпы паломников, несмотря на холодное зимнее утро, стояли вокруг, наблюдая за повелителен персидской державы. Шах в тёмно-жёлтом бурнусе в тюрбане, под которым горели зеленовато злые усталые глаза и устрашающе, во всё лицо, топорщились чёрные усы, проследовал с мулла-баши и небольшой свитой к айвану Алишера Навои, возвышавшемуся над площадью в два этажа, затем, не останавливаясь у усыпальницы Имама Резы и медресе, вошёл внутрь ярко украшенной изразцами мечети Гаухар-шад. Последовавших за ним и шейх-уль-Исламом сановников Надир-шах остановил движением руки. Оказавшись под огромным куполом, оба встали на колени лицом к амвону, и мулла-баши, постоянно кланяясь, прочёл фатиху. Надир-шах повторял все его движения, прислушался к молитве, но понять её не мог, да и не желал. Кланяясь, он чувствовал, как сваливается с его души тяжкий камень, и думал о нефритовом камне, который он отправит в Самарканд сегодня же…
После посещения мечети Гаухар-шад он уехал во дворец, позавтракал с облегчённым сознанием, что сделал всё, что мог, дабы умилостивить Аллаха и успокоить дух покойного Тимура. Оставалось лишь возвратить ему надгробие и двойные, из семи металлических сплавов, ворота. После завтрака шах хлопнул в ладони и велел гуламам привести к нему шурина Лютф-Али-хана, а также собрать правительственный совет.
После полудня заполнили большую залу сипахсалары, другие военачальники и разные советники шахского двора. Сели вокруг стены у низких столиков, приготовив бумагу и каламы[44]. Надир-шах вошёл в залу последним и уселся в кресло, цепко оглядывая собравшуюся знать — военачальников и дворцовых сановников. Затем взялся за подлокотники кресла, широко расставил ноги и упёрся ступнями в ковёр, словно предостерегая себя от того, что при вращении земной шар может оторвать его от себя. Но это была привычная поза Надир-шаха перед тем, как произнести речь или высказать что-то важное. На этот раз он был торжественно краток:
— Ныне мир, подобно шару, вертится в моей руке…
Тимур сделал камень своей гробницы из нефрита; мы выделаем одну кольчугу из стали, другую из красного золота, осыпанного драгоценными камнями. А из нефрита сделаем пол я облицовку нижней части стены куполообразного здания… А эти вещи, принадлежащие Тимуру и его Биби-ханым, наш дорогой шурин отвезёт назад, в Самарканд, и возложит их на своё место. Приказываю тебе, Лютф-Али-хан, сегодня же отправиться в путь и в точности выполнить наш шахский приказ…
Лютф-Али-хан, сидевший среди сердаров, ибо сам носил это звание, посерел лицом, и губы его задрожали от обиды, вызванной жестокостью Надир-шаха. По зале прокатился лёгкий говор, со вздохами и закатыванием глаз наиболее чувствительных вельмож. У всех в намята ещё были жалобы Лютф-Али-хана на то, какая тяжёлая доля тащить чуть ли не на себе камень и ворота из Самарканда. Надир-шах понял, что именно не понравилось вельможам из сказанного. Тотчас на лице его изобразилась злая улыбка и он вежливо сказал:
— Да простит меня мой дорогой сердар Лютф-Али-хан, но такова воля Аллаха, единственного и непререкаемого, чьей воли я не могу ослушаться. Ты, мой шурин, вернёшься в Самарканд той же дорогой, какой шёл в Мешхед, и своими руками положишь нефритовый камень на могилу Тимурленга, а потом тоже самое сделаешь и с воротами мечети Биби-ханым…
Далее шах повёл речь о постройке в его честь памятников в Дерегезе — на его родине, в Келате, где он выдвинулся в полководцы, и здесь, в Мешхеде, который он сделал столицей Персии и возвеличил в ней
