покинул базу и направился в Елгаву. Где сейчас находятся люди — сведений нет. На старом месте остались Литовченко, Калюжный, Зиновьев, Зверьков и политрук Иконников. Они получили от командира части задание взорвать склады боеприпасов и горюче — смазочных материалов, если город окажется под угрозой захвата противником.
«Какие ценности вынуждены уничтожать! — с горечью подумал я. — Части испытывают нехватку горючего и боеприпасов, а мы своими руками предаем их огню». Об этом же я сказал и полковнику Дмитриеву.
— А как же иначе? — ответил тот. — Не оставлять же это богатство врагу. А что касается личного состава базы, то мы сейчас наведем справки.
Однако попытки начальника штаба оказались безуспешными. Связь все время прерывалась. Я ушел в свой кабинет, связался с военным комендантом станции Рига и попросил его побыстрее сформировать эшелоп для эвакуации жен и детей военнослужащих.
— Завтра к вечеру, не раньше, — пообещал комендант.
Секретарю парткомнссии нашей дивизии Чуваеву поручил срочно оповестить семьи о подготовке к эвакуации.
— За погрузку и сопровождение эшелона отвечаете вы лично, — предупредил я Чуваева. — Машины выделены, эшелон заказан, действуйте.
— Слушаюсь, — отозвался он.
Эвакуация семей оказалась хлопотливым делом. Жили они в разных частях города. Некоторые женщины, перед тем как сесть в машину, хватали то одно, то другое, вещи валились из рук. А Чуваев тоже растерялся: вместо энергичных действий развел канитель. В общем, с грехом пополам собрал он семьи на вокзале, но вечером немцы совершили налет на железнодорожный узел Риги. Женщины с детьми бросились кто куда.
Выехать семьям удалось только 25 июня. Эшелон с эвакуированными надежно прикрывали истребители 21–го полка.
…И вторую военную ночь работники штаба и политотдела дивизии провели без сна. Командир ни на шаг не отходил от телефона, слушал донесения из частей и отдавал необходимые распоряжения. Штабисты и политотдельцы готовили к эвакуации документы, уничтожали ненужные бумаги. Большая часть управленцев находилась непосредственно в полках и на базах, оказывая помощь в организации боевой работы.
Утром мы получили газету «Правда». В ней была опубликована передовая статья «Фашизм будет уничтожен», которая раскрывала сущность навязанной нам войны, истоки нашего могущества, выражала несокрушимую уверенность в победе. Работникам политорганов армии и флота вменялось в обязанность разъяснить воинам'смысл этой статьи, провести в частях собрания.
Едва я успел сообщить об этом политработникам частей, как снова раздался сигнал боевой тревоги. Посты воздушного наблюдения сообщили, что курсом на Ригу идет большая группа фашистских бомбардировщиков. Истребители 21–го авиационного полка поднялись им навстречу. В боевых документах этой части записано: «В 13.55 двадцать «юнкерсов» бомбили рижский аэродром, а другая группа самолетов нанесла удар по мосту через реку Западная Двина».
Запись лаконичная, но за ней кроются очень напряженные события. Истребителям было приказано не только прикрывать свой аэродром, но и сопровождать эшелоны по маршруту Рига — Двинск — Псков. В первые же минуты боя наши летчики па подходе к городу сбили три «лаптежника» — так авиаторы окрестили «юнкерсов» за неубирающееся шасси. Небольшой группе бомбардировщиков все же удалось прорваться к аэродрому, но существенного ущерба они не нанесли. Целым остался и мост через Западную Двину.
24 июня немцы снова предприняли налет на рижский аэродром. Им удалось поджечь две цистерны с горючим. В единоборстве с пожаром погибли два красноармейца. Они получили настолько сильные ожоги, что врачи уже не могли их спасти.
Огненная колесница войны набирала разбег.
В двери моего кабинета кто?то торопливо постучал.
— Пожалуйста, входите, — пригласил я нежданного визитера.
Вошел запыхавшийся радист с сияющим лицом:
— Товарищ полковой комиссар, пойдемте скорее в радиорубку! — выпалил он скороговоркой.
— Что случилось?
— Там узнаете, — торопил он меня. — Пойдемте.
Иногда я слушал там важные сообщения, чтобы тотчас же, не ожидая, когда придут газеты, рассказать о них сотрудникам политотдела и штаба дивизии, а если нужно, то и полковым политработникам. «Наверно, Совинформбюро передает сводку с фронтов», — подумал я, направляясь вслед за радистом.
Радиоаппаратуру, смонтированную в специальной автомашине, облепили человек десять. Нет, это были не последние известия. Люди слушали песню, суровую и торжественную:
Пусть ярость благородная Вскипает, как волна, Идет война народная, Священная война.
Песня гудела призывно, звала на борьбу с врагом, дышала силой и уверенностью в победе. Казалось, тысячи, миллионы сердец жили сейчас единым дыханием, отбивали могучий такт, который способен рушить скалы. Новая песня произвела на всех огромное впечатление. Когда затих последний аккорд, мы долго еще стояли как завороженные. Затем кто?то восхищенно сказал:
— Здорово! Душу зажигает огнем.
Песня и в самом деле брала за сердце. Ни один человек, стоявший у аппаратуры, не остался безучастным к священному гневу, к призывному голосу боевого гимна, который только что услышал.
Я позвонил Юрову, замполиту истребительного полка:
— Слышал песню, что сейчас передавали по радио?
— Нет, — удивился тот неожиданному вопросу. — А что?
— Настрой приемник и жди. Может, еще будут сегодня передавать. Сделай так, чтобы записать ее и размножить.
Потом позвонил в другие полки и попросил политработников, чтобы они непременно разучили песню с красноармейцами и командирами. Оказалось, что кое — где смекалистые радисты уже записали текст песни и ее слова были крупно выведены в боевых листках. «Священная война» облетела всю дивизию за несколько часов.
А когда по радио начали снова передавать эту песню, неожиданно прозвучала команда: «Воздух!» В небо взвилась сигнальная ракета, и дежурное подразделение, взвихрив пыль на аэродроме, поднялось в воздух. Наводчики зенитных установок прильнули к прицелам, готовясь встретить врага огнем. Техники и механики бросились в щели. Из динамиков, словно вечевой колокол, гремел призывный клич:
Вставай, страна огромная…
Вставай на смертный бой…
Этот клич удесятерял силы бойцов, наполнял их сердца отвагой, заставлял крепче сжимать в руках оружие, рождал испепеляющую ненависть к врагу. Немецким бомбардировщикам не удалось дойти до аэродрома. Истребители встретили их на дальних подступах. Два самолета были сбиты, остальные повернули обратно.
Песню сразу же приняли на вооружение во всех частях и подразделениях, и она долго сопровождала нас по трудным дорогам войны. Ее пели в тесных землянках, она звучала на лесных полянах с импровизированных сцен.
Даже Иван Логинович Федоров, не любивший на людях показывать свои чувства, пе удержался однажды и после какого?то разбора полетов поднял руку, призывая к тишине:
— А ну, давайте «Священную войну». — И сам громким голосом запел первый куплет.
Было и после «Священной войны» создано поэтами и композиторами немало хороших песен: шуточных и лирических, боевых и с грустинкой. Их горячо приняли, они стали спутниками бойцов. Но такой, как «Свяхценная война», что родилась в самый трудный для Родины час, по — моему, не было.
На одном из совещаний политработников я особо остановился на роли песни в патриотическом воспитании воинов. Кто?то из присутствующих иронически улыбнулся: тут, мол, война идет, а он о песнях
