непосредственно ведет бой с врагом, все самые благие намерения, самые нечеловеческие усилия наземных служб могут оказаться напрасными. Летчик, штурман, воздушный стрелок — центральные фигуры в авиации.
Говоря об этом, я вовсе не хочу подчеркнуть какую?то исключительность летчиков. Но я всегда был сторонником того, чтобы политработой занимались не просто честные, принципиальные, политически зрелые, но и хорошо подготовленные в профессиональном отношении люди. Иначе эта работа будет строиться вообще, без учета боевой специальности.
Между прочим, и сейчас еще нередко раздаются голоса: зачем политработнику летать? Его дело воспитывать людей. Такое мнение — результат недопонимания специфики летного труда, психологии летчика, его души. Курс, взятый на то, чтобы политработником в авиации был человек летной профессии и чтобы сам он непременно летал, — правильный курс. Только при этом условии можно говорить о действенности политической работы.
Погрузившись в раздумья о повышении действенности партийно — политической работы, я вспомнил один знаменательный день. Мы с Федоровым сидели у стартового командного пункта, рядом с летчиками, ожидавшими команды на боевой вылет. И вдруг из динамика, что был укреплен на крыше СКП, послышались знакомые позывные. Кто?то подошел к аппарату и усилил громкость звука. Мы уже привыкли к мелодии, передаваемой по радио, знали, что за ней последует важное правительственное сообщение. Со стоянки подошли техники и механики, не занятые срочной работой… И вот позывные Москвы стихли, на минуту установилась тишина, и диктор объявил, что будет говорить Председатель Государственного Комитета Обороны.
Каждый из нас давно ожидал его выступления в печати или по радио, тем более что И. В. Сталин и в довоенное время выступал очень редко. Что скажет сейчас, в тяжкую пору, человек, пользующийся громадным авторитетом и обладающий всей полнотой власти? Люди ждали его слова с обостренным вниманием.
Мне довелось дважды присутствовать на совещаниях, где выступал И. В. Сталин. На одном шла речь о мерах по ликвидации и предупреждению аварийности в авиации, на другом подводились итоги войны с Финляндией. Он выступал и на первом, и на втором и произвел па меня очень сильное впечатление.
…И вот на далеком от Москвы полевом аэродроме я снова услышал его голос:
— Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои.
Как известно, это была речь, основу которой составляла директива СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 29 июня партийным и советским организациям прифронтовых областей.
Слушая Сталина, мы впервые узнали правду о войне, почувствовали, что дело куда более серьезно, чем представлялось до этого. Враг силен и коварен, он рвется в глубь нашей страны, уничтожая все на своем пути. Особенно запомнилась мысль о том, чтобы советские люди поняли всю глубину опасности, которая угрожает нашей стране, и отрешились от благодушия и беспечности: «Дело идет о жизни и смерти Советского государства, о жизни и смерти народов СССР».
Сталин четко и ясно сказал, что нужно делать, чтобы разгромить врага и спасти Родину: драться до последней капли крови, отстаивать каждую пядь родной земли, проявлять храбрость, отвагу, незнание страха в борьбе…
«Ну вот и ответ на мои размышления о партийно — политической работе», — подумал я, вспомнив 3 июля. В тот день во всех частях пашей дивизии состоялись митинги. Говорили летчики, техники, говорили те, кого я никогда раньше ие слышал. Люди твердо верили, что фашисты будут остановлены и разбиты. Они клялись отдать свою жизнь за Отечество.
«…Не ослаб ли сейчас в частях боевой подъем, вызванный памятными митингами?» — беспокоила тревожная мысль.
И я решил съездить на один из аэродромов, где базировались истребители и бомбардировщики. Побывать там нужно было и еще по одной причине: батальонный комиссар Зубарев звонил, что недавно фашистские самолеты совершили на них налет.
Когда я приехал туда, на травянистом поле еще дымились незасыпанные воронки и чернели выжженные плешины.
— Как дела? — спросил у командира бомбардировочного полка. — Потери есть?
— Два самолета выведены из строя. Вон они догорают, — указал он взглядом в сторону чадивших машин. — Двух техников ранило, одного бойца убило.
— Оборона аэродрома организована?
— Оцепление выставлено. Зенитные расчеты в боевой готовности, товарищ полковой комиссар.
— По налетчикам стреляли?
— Огонь вели, но ни одного не сбили: опыта маловато. Сейчас тренируются.
Я поинтересовался настроением людей.
— Боевое! — ответил командир полка и чуть улыбнулся сухими, потрескавшимися губами.
— Где ваш комиссар? — спросил я.
— С техниками и механиками толкует. Вон там, на опушке леса. Хотите послушать?
Мы прошли, минуя воронки, на окраину летного поля и остановились у кустарника, чтобы не нарушить беседу. Отсюда было все хорошо видно и слышно. Люди выглядели собранными, подтянутыми, готовыми в любой момент вступить в бой с неприятелем.
Батальонный комиссар Зубарев взволнованно говорил о гневе и ненависти к врагу, которыми охвачен весь советский народ, о лучших людях полка, священно выполняющих свой воинский долг.
Я знал Зубарева как неплохого оратора, но теперь он превосходил самого себя. Глаза его горели боевым вдохновением, энергичными жестами руки он рубил воздух ы говорил с такой страстью, что не оставлял безучастным ни одного человека. Люди жадно внимали каждому его слову.
— Молодец, — одобрительно отозвался о нем командир полка. — Умеет зажигать людей.
Мне вспомнился семинар, на котором шла речь об ораторском искусстве. Он проходил в политотделе дивизии. Один из его участников заявил: «Цицероны теперь не нужны. Народ стал грамотный, сознательный, все понимает с полуслова. Думаю, что постигать ораторское искусство нет особой нужды».
Я тогда не согласился с ним. А теперь лишний раз убедился: да, Цицероны были и будут нужны. Умение говорить с людьми, убеждать их — великое искусство, талант, данный природой далеко не каждому. Дело вовсе не в том, чтобы сообщить людям какую?то прописную истину. Надо зажечь их, вызвать в душе сильные чувства, мобилизовать их внутренние силы на выполнение сложнейших задач. Недаром же говорят: слово — полководец человеческих душ.
Партийно — политическая работа в армии сложпа и ответственна. Поэтому и кадры для ее проведения надо подбирать умело и тщательно. Далеко не каждый может хорошо справляться с ней. Администраторов и чиновников она не терпит.
Когда Зубарев закончил беседу и сказал: «А сейчас за дело!», мы подошли к нему и поблагодарили за умение направлять внимание и энергию людей на решение главных задач, отвечать на внезапно возникавшие вопросы, вселять уверенность, что враг непременно будет разбит. Батальонный комиссар немного смутился:
— Проводил обычную беседу. Обстановка требует, товарищ полковой комиссар. Разговаривать с народом без живинки — все равно что стрелять холостыми патронами. А каждый политработник должен быть активным бойцом партии.
— Верно, — подтвердил командир полка, — иначе мы с тобой не сработались бы, как говорят. А, Зубарев? Пошли на стоянку, посмотрим, как идет подготовка самолетов к завтрашнему вылету.
Люди трудились дотемна. Работали молча, сосредоточенно, зная, что крылатые корабли скоро пойдут бомбить вражеские войска.
На рассвете немцы попытались совершить на аэродром новый налет. Предупрежденные постами воздушного наблюдения, дежурные истребители поднялись наперехват. Бой был коротким, но жарким. «Ястребки» расчленили строй бомбардировщиков и подожгли два «хейнкеля». Ни один вражеский самолет не прорвался к аэродрому.
Вчера во второй половине дня наши воздушные разведчики обнаружили на дороге между двумя
