наоборот, низкорослый, с веснушчатым мальчишеским лицом, светлыми, всегда удивленными глазами. Первого товарищи в шутку звали Геркулесом, а второго — Малышкой.
Летчик частенько подсмеивался над штурманом.
— На него, — говорил он, — не хватило строительного материала.
Или:
— Давай подсажу в кабину. Сам?то не дотянешься.
Штурман отвечал ему тоже колкостями. Иногда, правда ненадолго, они обиженно расходились в стороны.
— И что вы не поделили между собой? — спросил я как?то у летчика.
— У нас разная группа крови, товарищ комиссар. Несовместимость, так сказать, — с серьезным видом ответил летчик.
Он, конечно, шутил, но эти шутки иногда злили его товарища.
— Может, разлучить петухов? — предложил я командиру.
— Зачем? — рассмеялся тот. — Ведь они подначивают друг друга, чтобы душу отвести. Веселого?то в нашей жизни мало, вот и скрашивают ее, как могут. Это замечательные ребята. Воюют отменно и дорожат друг другом.
В одном из полетов штурмана ранило. Пуля пробила ему плечо, и он потерял много крови. Летчик осторожно вытащил его из кабины, уложил на траву и, склонившись над ним, все успокаивал:
— Вася, больно тебе? Потерпи, дорогой, сейчас санитарная машина придет.
Он каждый вечер ходил к другу в госпиталь со свертками в руках. Эта забота, может быть, больше, чем лекарства, помогла штурману встать на ноги.
ПО ОТСТУПАЮЩЕМУ ВРАГУ
Осенью 1941 года меня назначили на должность военного комиссара военно — воздушных сил 57–й отдельной армии. Что она собой представляет, какие задачи будет решать, я пока не знал. Известно было лишь одно: армия находится в Сталинграде, пополняется людьми и оружием,1 усиленно готовится к наступлению.
Провожая меня, командующий ВВС Северо — Западного фронта генерал — лейтенант авиации Г. Ф. Куцевалов мечтательно говорил:
— Пора бы как следует ударить по немцам, заставить их драпануть. Здесь нам пока не удалось этого сделать. Может быть, там, на юге, у вас что?нибудь получится.
В лесах и болотах Северо — Западного фронта война в то время носила позиционный характер. Активной обороной, частыми контратаками советские войска обескровили гитлеровцев, заставили их отказаться от намерения вбить клин между Москвой и Ленинградом. Враг окопался, готовясь к длительной обороне. Среди пленных стали уже попадаться солдаты в женских платках и соломенных эрзац — валенках. Опьянение от первых успехов начало у них проходить. Страшила их русская зима с ее морозами и метелями.
Дней за десять до отъезда к повому месту службы я получил наконец известие от семьи. Жена и дочь оказались почему?то в Сызрани. Мне представилась возможность хоть на денек заскочить к ним по пути в Сталинград.
Из Валдая, где находился штаб Северо — Западного фронта, я вылетел на самолете. В Арзамасе сделал первую посадку. Там уже выпал снег. Самолет пришлось «переобуть» — колеса заменить лыжами.
В Сызрани без труда отыскал своих близких. Жили они на частной квартире. Жена работала на заводе, дочь училась в первом классе.
— Как вы здесь оказались? — удивился я.
— Клавдия Яковлевна уговорила, — ответила жена. — Что, мол, вам делать в Горьковской области? Ни родных, ни знакомых. А здесь сестра, есть где на первый случай притулиться. Ну я и согласилась.
На следующий день я вылетел в Сталинград. К вечеру был уже на месте. Штабы армии и ВВС размещались на окраине города, за вокзалом, и я разыскал их довольно быстро.
Переночевал, а утром представился командующему армией, в прошлом лихому кавалеристу, генерал — лейтенанту авиации Д. И. Рябышеву и члену Военного совета дивизионному комиссару Ф. Н. Воронину.
Во время беседы Воронин заметил:
— Готовимся к большой наступательной операции. Предстоит выдвинуться к Северному Донцу и иапести по немцам удар.
Он подошел к карте, висевшей на стене, и показал примерное направление этого удара.
— А что есть из авиации? — поинтересовался я.
— Пока ничего, — ответил Воронин. — Но ведь у вас все делается очень быстро. Сегодня нет самолетов, а завтра они будут.
— А где тылы, аэродромы? Вы несколько упрощенно смотрите на авиацию, — возразил я.
— Не обижайтесь, — улыбнулся член Военного совета. — Уж и пошутить нельзя.
— А кто будет командовать авиацией?
— Дмитрий Павлович Галунов. Ждем его со дня на день.
— И штаба еще нет?
— Начинает формироваться. Весь штаб представляет пока полковник Мельников.
По существу ничего еще не было.
На следующий день я побывал в домах, где должны были разместиться различные службы, познакомился с прибывающими офицерами, поинтересовался, какие полки к нам прибудут. Мне сказали, что, скорее всего, мы получим на время операции несколько авиачастей с Южного фронта.
Здешние места показались мне неуютными и унылыми. Куда ни поглядишь — голая равнина, все как на ладони. Как же тут маскироваться от воздушного противника, тем более зимой? Ни травинки, ни кустика.
Но мои опасения оказались напрасными. Когда к нам прибыла первая группа самолетов, мы перекрасили нх в белый цвет, и они стали сливаться с местностью. Для автотранспорта сделали из снега обваловку. С высоты, на которой летали воздушные разведчики, было не просто определить, где что у нас находится.
Иногда в целях маскировки мы подтаскивали самолеты вплотную к населенным пунктам, даже прятали их под навесами, чтобы ввести противника в заблуждение.
В одной из стрелковых дивизий, располагавшейся в районе завода «Баррикады», я случайно встретил Ивана Ивановича Колеуха. Этому военному комиссару я многим обязан как армейский политработник.
Меня призвали в армию в 1930 году. Сначала был комсомольским организатором полка. Потом стал политруком пулеметной роты 86–го Краснознаменного стрелкового полка 29–й стрелковой дивизии. Комиссаром, а затем заместителем командира по политчасти здесь работал Иван Иванович Колеух, сердечный, отзывчивый, но вместе с тем требовательный человек. Он почти все время находился среди красноармейцев — и на занятиях в поле, и в часы досуга.
Колеух был на редкость внимателен к нам, начинающим политработникам, тактично поправлял нас, когда мы по молодости ошибались, терпеливо учил искусству политического воспитания людей.
Каждый из пас регулярно приходил к нему и рассказывал о своей работе, о трудностях, которые встретились. Он терпеливо, не перебивая, слушал, задавал вопросы, корректно указывал на замеченные промахи.
Колеух не любил длинных речей, особенно не терпел фразеров. Сам говорил всегда просто, доходчиво, подкрепляя те или иные положения яркими жизненными Примерами. Для меня он был первым политическим наставником.
Потом Колеух уехал от нас. Сначала его послали начальником политотдела МТС в станицу
