Невинномысскую, а затем избрали секретарем Сочинского городского комитета ВКП(б). Вскоре, однако, Ивана Ивановича постигло большое несчастье, в котором сам он не был виновен.
И вдруг эта неожиданная встреча. Я обрадовался так, словно после долгой разлуки увидел родного отца. Иван Иванович заметно постарел, осунулся, лоб его прорезали глубокие морщины.
Колеух пригласил меня к себе в маленькую комнатушку, которую он снимал в частном доме. Вскипятил чай, и мы сели за стол. Он обрадовался встрече не меньше, чем я.
Начали вспоминать прошлое, общих знакомых. Многих Иван Иванович уже забыл, но о тех, кого помнил, говорил только хорошее.
Слушал я его И думал: нет, не сломила старого Политработника житейская трагедия. Он остался все таким Же убежденным коммунистом и настоящим патриотом.
Проговорили с ним до поздней ночи. И ни разу не обмолвился он о людях, принесших ему горе, о проявленной к нему несправедливости. Все его мысли были о том, как остановить и разгромить врага.
Народ у нас гордый и сильный, — убежденно сказал Колеух. — Его не поставишь на колени.
Больше мне не довелось видеть Колеуха. Дивизия, где он служил, получив пополнение, ушла на фронт.
Дмитрий Павлович Галунов, вместе с которым мне предстояло жить, работать и воевать, оказался толковым командиром и хорошим товарищем. Мы быстро и крепко подружились. И я еще раз убедился, что значит тесный контакт между командиром и комиссаром. Ведь их дружба передается всему коллективу, становится поистийё неодолимой силой.
К 16 января 1942 года 57–я армия сосредоточилась на левом, восточном берегу реки Северный Донец. Правый фланг ее упирался в Красный Оскол, а левый захватывал Маяки, Райгородок. Оперативные группы ВВС и армии располагались вместе, в Малой Александровне.
18 января наша армия перешла в наступление в полосе исключительно Изюм — Славянск. Главный удар наносился в направлении Барвенково.
Противник сильно укрепил свою оборону, использовал для этого многочисленные балки, крутые берега рек, населенные пункты. На переднем крае он установил орудия для стрельбы прямой наводкой и закопал в землю десятки танков, превратив их в неподвижные огневые точки.
Условия для наступления осложнялись и погодой. Морозы доходили до тридцати пяти градусов, лютовали снежные бураны. Лошади, тащившие пушки, выбивались из сил. Расчеты вынуждены были катить орудия на руках. Обозы отстали. Армейские базы снабжения находились в Святогорске и Рубцове. Войска ушли от них на сто — сто двадцать километров. По заснеженным дорогам автомобильный транспорт пробиться не мог, а гужевого едва хватало на доставку минимального количества продовольствия.
Выполняя поручение Воронина, я в это время оказался в одной из стрелковых частей. Бросилось в глаза неважное настроение многих бойцов. Объяснялось это перебоями в снабжении частей.
Нелегко приходилось и труженикам аэродромов. Почти круглосуточно работали они, очищая от снега взлетно — посадочные полосы. Нередко ветры сводили на нет результаты их труда, но люди не сдавались.
В критические моменты авиаторам помогало местное население. Жители окрестных сел приходили с лопатами на аэродромы и целыми днями трудились вместе с красноармейцами на расчистке взлетно — посадочных полос. Это были в основном женщины и подростки. Мы старались накормить их, по — братски делясь скудными продовольственными запасами.
Несмотря на очень сложпую обстановку, в которой началось наступление, оборона противника была взломана. В одном из сообщений ТАСС говорилось: «Войска Юго — Западного и Южного фронтов заняли города Барвенково и Лозовая. С 18 по 27 января они продвинулись более чем на сто километров и освободили свыше четы-1 рехсот населенных пунктов».
*
Во время боев за Барвенково наша авиация наносила удары по коммуникациям противника, громила его резервы, вела борьбу с контратакующими танками. Истребители прикрывали конницу. Им редко приходилось вести бон в воздухе. Они больше штурмовали наземные вражеские войска. Тем не менее с 22 по 24 января ими было сбито девять фашистских самолетов.
В Барвенково противник оставил большие запасы продовольствия. А на элеваторе был обнаружен винный склад. Мы поставили возле него охрану, но, видимо, запоздали с этой мерой. Многие бойцы успели прихватить с собой по нескольку бутылок вина.
Зашли мы с Ворониным в один дом и видим: сидят бойцы за столом и разливают французское шампанское. При нашем появлении они встали и смущенно переглянулись.
— Неважный трофей, — осмелел наконец один из них. — Льешь — шипит, пьешь — шипит и, кажется, в животе продолжает шипеть.
Мы предложили красноармейцам закончить трапезу, а остатки вииа отнести на склад.
Время от времени фашисты производили воздушные налеты на наш штаб. Зенитная батарея, прикрывавшая его, вела огонь, как правило, вдогонку улетающим самолетам и поэтому неточно. Я решил поговорить с артиллеристами. Спрашиваю:
— Что же вы, братцы, по хвостам бьете?
— Когда самолеты идут навстречу, скорость у них большая, — ответил один из наводчиков.
— А разве, когда они уходят, скорость меньше?
Артиллерист смутился, продолжали молчать и его товарищи. Видно было, что они просто боялись себя обнаружить. А вдруг немцы ударят по их батарее? Другое дело, когда самолет уже пролетел и опасность миновала. Тут пали по нему сколько влезет.
— Нет, товарищи, так дальше воевать нельзя, — упрекнул я командира батареи. — После драки кулаками не машут. Врага надо не провожать, а встречать огнем.
Попробовали. И что же? Один самолет сбили. Дымя моторами, он упал на северо — восточной окраине Барвенково.
После этого случая зенитчики обрели уверенность в своих силах. Отражая налеты фашистов, они уничтожили еще несколько самолетов. Но чаще всего гитлеровцы, встретив мощный огневой заслон, отворачивали в сторону от домиков, где размещался штаб.
Однажды к нам заглянул офицер штаба армии, возвратившийся с передовой.
— Плохо вы инструктируете летчиков, — сказал он. — Бросают бомбы куда попало. Сегодня по своим ударили.
— Вы сами это видели? — усомнился я.
— Сам не видел, по очевидцы рассказывали.
На другой день я с рассветом отправился в дивизию, которую якобы бомбили свои. Штаб ее располагался в подвале сгоревшего дома. Командира и комиссара я застал за завтраком. Поздоровались.
— Садитесь, товарищ бригадный комиссар, выпейте с нами чайку. Продрогли небось?
— Да, — ответил я. — Морозец сегодня знатный.
— Не обстреляли вас в пути?
— Нет, проскочил удачно. Дымка помогла.
— А вчера. — сказал комиссар, — немцы произвели по дороге мощный огневой налет, несколько машин накрыли.
— Наша маленькая, незаметная. Попробуй попади в нее, — отшутился я.
Потом рассказал о цели своего визита. Выслушав меня, командир рассмеялся:
— Над офицером штаба, видимо, кто?то подшутил. Никто нас не бомбил — ни свои, ни чужие. В одном полку не смогли выполнить боевую задачу, вот и свалили па авиацию.
Это признание меня успокоило. Случаи бомбометания по своим редко, но были. Мы их тщательпо расследовали, виновников строго наказывали. Чтобы такие каверзы не повторялись впредь, договорились с пехотинцами о сигналах обозначения своих войск.
В моей записной книжке, сохранившейся с тех суровых лет, значится немало фамилий летчиков, которые отличились во время Барвеиковской операции. Алексей Закалюк, например, сорок пять раз летал на штурмовку наземных войск противника. На счету лейтенанта Зотова пятьдесят штурмовок. Храбро дрались с врагом товарищи Павличенко, Гуржи, Климанов, Кабаев, Морозов, Раубе, Карабут, а также многие
