проницательными глазами, в которых нельзя было не заметить огромную волю. Иван Семенович никогда не суетился, в любой обстановке сохранял присутствие духа, и эта черта командира, пожалуй, больше всего импонировала людям, встречавшимся каждый день с опасностью.
Подчиненные любили его, видели в нем пример для подражания, и каждое его слово воспринималось беспрекословно.
Но самое примечательное в характере Полбипа было, на мой взгляд, то, что он проявлял какую?то неиссякаемую жажду ко всему новому в боевом использовании техники. Он учил экипажи не только хорошо летать, метко бомбить, но воспитывал в них творческое отношение к делу, развивал дух новаторства, горячо поддерживал разумную инициативу. В самолете он видел не просто машину, наделенную конструктором какими?то определенными тактико — техническими данными, он стремился выявить в ней другие, скрытые, возможности, о которых сам создатель ее порой и не подозревал.
Рассказывали, например, такой случай. На одном из аэродромов, где базировались в начале войны самолеты Полбина, приземлился поврежденный в бою Пе-2. По тому времени «пешечка», как любовно называли машину летчики, была новинкой авиационной техники. Экипаж подбитой машины отправили транспортным самолетом в свою часть, а Иван Семенович с инженером начал дотошно осматривать Пе-2. Он тщательно ознакомился с рабочими местами летчика и штурмана.
— Уж пе лететь ли собираетесь? — спрашивают Полбина.
— А что? — озорно сверкнул он глазами. — Слышал о ней много хорошего. Думаю, что и нам скоро дадут такие.
Потом сказал инженеру:
— Вызывайте ремонтников, пусть сейчас же приступают к работе.
Командира, видать, не па шутку заинтересовала эта машина, и он сам решил ее опробовать. А на другой денг.
такая возможность представилась: полк перелетал на но вый аэродром. Иван Семенович с утра приказал штурма ну ознакомиться с оборудованием кабины. Вскоре она взлетели и благополучно приземлились почти на незнако мой для себя машине.
Полбин был человек редкого военного дарования, исключительной смелости. Спокойный, уравновешенный, с хитринкой в умных голубых глазах, он никогда не бравировал своей храбростью, вел себя в бою так, будто летел на полигон бомбить учебные цели.
На все ответственные задания он лично водил группы самолетов и уж непременно собственными глазами изучал район предстоящих боевых действий, чтобы определить наиболее характерные ориентиры, пути подхода к цели, убедиться, как защищен объект огневыми средствами противовоздушной обороны.
24 февраля 1943 года, когда 301–я дивизия входила еще в состав 3–го бомбардировочного корпуса, к пам позвонил дежурный по штабу и с тревогой сообщил:
— Генерал вылетел за линию фронта в район Орла и до сих пор не вернулся.
На землю уже опустилась ночь.
— Кто ему разрешил лететь? — спросил Каравацкий.
— Не знаю. Вышли они из штаба с инспектором майором Маршалковичем, надели шлемофоны и направились на аэродром.
Командир корпуса вызвал руководителя полетов.
— Полбин заявку на полет делал?
— Никак нет, товарищ генерал, — ответил дежурный.
Мы попросили его немедленно позвонить, как только что?нибудь стопет известно о Полбине. Но телефоп безмолвствовал. Закралось сомнение: уж пе сбили ли его?
Наконец звонок. Каравацкий порывисто снял трубку и, выслушав короткий доклад дежурного, распорядился:
— Передайте Полбину, пусть немедленно приедет ко мне.
Поздно ночыо под окном штаба послышался шум мотора автомобиля. Полбин, постучав о пол крылечка заснеженными унтами, по — медвежьи, вразвалку, протиснулся в низенькую дверь. Он даже не успел переодеться и как был в летном обмундировании, так и приехал к нам.
Полбин, конечно, понимал, зачем его вызвал командир корпуса, и приготовился к неприятному разговору.
Он терпеливо молчал, пока Каравацкий распекал его. Когда командир закончил говорить, Полбин спокойно произнес:
— Но ведь кому?то надо было обследовать район.
— А почему это делать обязательно вам? Что, нет других надежных экипажей?
Полбин, пожав плечами, ничего не ответил.
— Почему не спросили разрешения на полет? — остановившись около комдива, спросил Каравацкий.
— Да я же знал, товарищ генерал, что вы не разрешите. А мне хотелось самому все проверить, — скупо улыбнулся Полбин.
— Так вот, за самоуправство и недисциплинированность объявляю вам выговор, — отрезал командир корпуса, затем помолчал и уже мягче спросил: — Ну и что вы там увидели? Рассказывайте.
— Зениток много фашисты стянули, — оживился Полбин. — Мы приметили, где они стоят. Завтра хорошо бы снарядить туда группу Пе-2. — Он быстро нанес на бумагу условпые знаки, изображавшие зенитные батареи, потом добавил: — Палили по нас здорово.
— Самолет не пострадал?
— Как не пострадал, — перешел на откровенный тон Полбин. — Гидросистему повредили. На посадке при пробеге шассп сложилось.
— Так вы и самолет вывели из строя? — снова вспылил Каравацкий.
— К сожалению, да.
— Ну, тогда вдвойне выговор.
— Слушаюсь, — виновато ответил Полбин и поднялся во весь свой богатырский рост.
Я смотрел на Ивана Полбина и думал: какая же неукротимая силища и воля таятся в этом человеке! Каравацкий его ругал, и ругал поделом, а я, честно говоря, в душе одобрял поступок Полбина. Ведь не ради ухарства, не напоказ он это делал, а чтобы самому знать, в каком районе завтра подчиненным воевать доведется.
Когда шли бои за Львов, Федор Иванович Добыш рассказал мне о Полбине еще один любопытный эпизод. В то время Иван Семенович уже командовал корпусом, а Добыш был у него командиром дивизии.
— Однажды вернулся с боевого задания летчик Панин, — говорил Добыш, — и давай над моим КП виражи закладывать и крутить бочки. Этого еще не хватало, подумал я. Пикирующий бомбардировщик — не истребитель, на нем запрещен высший пилотаж.
Приказываю Летчику немедленно садиться, арестовываю его, сажаю йа гауптвахту. «Ведь вы же могли самолет погубить и сами разбиться», — сказал Панину.
Когда я доложил об этом случае Полбину, он заинтересовался, распорядился вызвать Панина и расспросил, как тот выполнял на Пе-2 сложные фигуры. Летчик, конечно, и не подозревал, зачем командиру корпуса понадобились такие подробности о его воздушном хулиганстве. Рассказывал, естественно, сдержанно, чтобы не усугублять вину.
Наконец деловая часть разговора закончилась. Полбин сказал: «Возвращайтесь на гауптвахту». А когда за летчиком закрылась дверь, генерал подошел ко мне и сделал вывод: «А знаете, Панин — дельный парень».
Смысл его слов я оценил несколько позже. Полбин вызвал инженеров и поручил им самым тщательным образом обследовать панинский самолет: не пострадали ли узлы крепления, и как вообще машина выдержала перегрузку. Спустя некоторое время инженеры приходят с докладом: «Самолет исправен. Никаких разрушений не замечено».
Дня через три или четыре Полбин полетел в зону. Выполнив тренировочные упражнения, он вернулся и так же, как Папин, начал над аэродромом выполнять на «пешке» фигуры высшего пилотажа. Все
