именно ей понятно.?—?Я ничего не мог сделать! Надо было спасать магистраль! Обойти тоннель мы не могли! У нас не хватало денег на дополнительные затраты! Надо было что-то предпринимать! Другого выхода не оставалось!
Мейгс смотрел на него наполовину с удивлением, наполовину с отвращением.
— Я не спорю, Джим,?—?сухо сказала она.
— Мы не могли допустить, чтобы такая дорога, как наша, погибла! Это было бы национальной трагедией! Нам приходилось думать о городах, промышленности, грузах, пассажирах, служащих, акционерах?—?обо всех, чья жизнь зависела от нас! Не только и не столько о себе, сколько об общественном благосостоянии! Все согласны, что программа координации необходима! Кто владеет информацией, тот...
— Джим,?—?сказала она,?—?если ты хочешь обсудить со мной какие-то дела, обсуждай.
— Ты никогда не принимала во внимание социальный аспект дела,?—?угрюмо сказал он, наконец отступаясь.
Она заметила, что его притворная вспышка пришлась не по душе мистеру Мейгсу так же, как и ей, но по диаметрально противоположной причине. Он смотрел на Джима со скучающе презрительным видом. Джим вдруг представился ей человеком, который пытался отыскать средний путь между ней и Мейгсом и теперь видит, что возможности маневра сужаются и он оказался между двумя жерновами.
— Мистер Мейгс,?—?спросила она, движимая горьким ироническим любопытством,?—?каков ваш план действий на послезавтра?
Он без всякого выражения посмотрел на нее карим взглядом тусклых глаз.
— Пустое,?—?сказал он.
— Теоретизировать о будущем абсолютно бесполезно,?—?вмешался Таггарт,?—?когда текущие проблемы требуют незамедлительного решения. В конечном счете...
— В конечном счете мы все помрем,?—?сказал Мейгс. С этими словами он быстро поднялся.?—?Я побегу, Джим,?—?сказал он.?—?У меня нет времени на разговоры.?—?И добавил:?—?И поговори с ней насчет того, как бы предотвратить аварии на дороге... если наша девочка такая кудесница в железнодорожных делах.?—?Он не хотел обидеть ее: Мейгс относился к тем людям, которые не понимают, когда обижают, а когда обижают их самих.
— Увидимся позже, Каффи,?—?сказал Таггарт, когда Мейгс, ни на кого не глядя, уже выходил.
Таггарт выжидающе и испуганно смотрел на Дэгни, по-видимому, страшась ее комментариев и вместе с тем отчаянно надеясь, что она что-то скажет?—?что угодно.
— Ну??—?спросила она.
— Что ты хочешь сказать?
— У тебя есть еще что обсудить?
— Ну, я...?—?Казалось, он разочарован.?—?Ах, да!?—?закричал он, будто стремглав сорвавшись с места.? —?Есть одно дело, страшно важное...
— Возрастающее количество аварий?
— Нет, не это.
— Тогда что же?
— Дело в том... Тебе придется сегодня вечером выступить по радио в программе Бертрама Скаддера.
Она откинулась в кресле:
— Вот как!
— Дэгни, обязательно надо, это чрезвычайно важно, ничего не поделаешь, отказаться невозможно, в такие времена не выбирают, и кроме того...
Она взглянула на часы:
— Даю тебе три минуты на объяснение, если ты хочешь, чтобы я тебя выслушала. И говори по существу.
— Хорошо,?—?с отчаявшимся видом сказал он.?—?На верху, на самом высоком уровне, я имею в виду Чика Моррисона, Висли Мауча, мистера Томпсона, не ниже, считают, что ты должна обратиться с речью к нации, чтобы поднять дух народа и сказать, что ты на посту. Этому придается большое значение.
— Зачем?
— Затем, что все думают, будто ты все бросила!.. Ты не знаешь, что происходило в последнее время, а дело серьезное. Страна полна слухов, всякого рода домыслов, и очень опасных. Я имею в виду, подрывных. Люди словно ничем не заняты, только перешептываются. Газетам не верят, заявлениям властей и авторитетных людей тоже, верят только злобному, сеющему панику вранью. Кругом потоки лжи. Не осталось ни веры, ни доверия, ни порядка, ни закона, власти не уважают. Мы на грани всеобщей истерии.
— Ну и?..
— Причина, с одной стороны, в загадочном исчезновении всех крупных промышленников, они как в воздухе растаяли, черт бы их побрал! Никто ничего не может объяснить, и люди опасаются. Ходят самые панические слухи, но чаще всего слышишь: «Какой порядочный человек захочет работать на эту публику?» Это они про власти в Вашингтоне. Теперь понимаешь? Ты сама не знаешь, как популярна и известна, но это так, особенно после авиакатастрофы. Никто в нее не поверил. Думают, что ты нарушила закон, то есть указ десять двести восемьдесят девять и сбежала. В связи с этим указом в обществе много недопонимания и беспокойства. Теперь ты понимаешь, почему тебе нужно выступить в эфире и сказать людям, что мнение о том, что указ десять двести восемьдесят девять губителен для экономики, ошибочно, что это справедливый законодательный акт, необходимый для всеобщего благосостояния, и что, если еще немного потерпеть, дела пойдут на лад и процветание вернется. Народ больше не верит официальным лицам. Ты же из предпринимателей, одна из немногих представителей старой школы, и ты?—?единственный человек, который вернулся, из тех, кого считают исчезнувшими. Ты известна как... реакционер?—?противник политики Вашингтона. Так что тебе люди поверят. Ты произведешь сильное впечатление, укрепишь доверие, поднимешь дух. Понимаешь?
Он торопился, поощряемый странным выражением ее лица, взглядом, устремленным куда-то вперед, и легкой улыбкой на губах.
Она же слушала его, и сквозь звуки его голоса ей слышался голос Реардэна, который говорил ей весенним вечером год назад:
«Им нужно от нас что-то вроде оправдания. Не знаю, что это за оправдание, но, Дэгни, если мы ценим нашу жизнь, мы не должны давать согласия. Пусть тебя пытают, пусть разрушат твою железную дорогу; им нужно твое согласие?—?не давай его!»
— Теперь ты понимаешь?
— О да, Джим, я понимаю!
Он не мог определить тон ее голоса: полустон, полуусмешка, полуликование,?—?но это была ее первая реакция, и он ухватился за нее, ему ничего другого не оставалось, кроме как надеяться.
Я обещал в Вашингтоне, что ты выступишь! Мы не можем подвести их в таком деле! Нельзя, чтобы нас заподозрили в нелояльности. Все подготовлено. Ты выступишь в качестве гостя в программе Бертрама Скаддера сегодня вечером, в десять тридцать. Он ведет радиопрограмму, в которой беседует с видными общественными деятелями, программа очень популярна, у нее большая аудитория?—?больше двадцати миллионов. Из Комитета пропаганды и агитации...
— Какого комитета?
— Пропаганды и агитации. Это комитет Чика Моррисона. Они уже три раза звонили мне, чтобы убедиться, что ничего не сорвется. Они разослали распоряжение всем радиостанциям, и те весь день рекламируют твое выступление по всей стране, приглашая людей послушать тебя сегодня вечером в программе Бертрама Скадцера.
Он смотрел на нее так, будто требовал одновременно и ответить ему, и признать, что в подобных обстоятельствах в ее ответе нет необходимости. Она сказала:
— Ты знаешь, что я думаю о политике Вашингтона и об указе десять двести восемьдесят девять?
— В такое время мы не можем себе позволить роскошь думать! Неужели тебе не понятно?
Она громко рассмеялась.
