Он молчал.
— Джим, я не меняла тему разговора. Он не отвечал.
Твои приятели в Вашингтоне как воды в рот набрали. Они ничего не отрицали, ничего не объяснили, не попытались оправдаться. Ведут себя так, будто выступления не было. Наверное, думают, что люди забудут. Конечно, кто–то забудет. Но остальные помнят, что она сказала, и понимают, что ваши люди боятся ее.
— Неправда! Соответствующие меры были приняты, теперь инцидент исчерпан, и я не понимаю, зачем ты все время возвращаешься к нему.
— Что же за меры, как ты говоришь?
— Бертрам Скаддер снят с эфира, его программу признали не соответствующей интересам общества в настоящий момент.
— Это и есть ответ твоей сестре?
— Это закрывает вопрос, и больше незачем об этом рассуждать.
— А о правительстве, которое действует методами шантажа и вымогательства?
— Ты не можешь говорить, что ничего не было сделано. Всенародно объявили, что программа Скаддера носила подрывной, разрушительный и неблагонадежный характер.
— Джим, я вот чего не пойму. Скаддер ведь не принадлежал к ее сторонникам, он поддерживал вас. Не он организовал ее выступление. Он ведь действовал по указке из Вашингтона, разве не так?
— А я полагал, что ты не жаловала Бертрама Скаддера.
— Не жаловала и не жалую, но...
— Тогда какое тебе дело?
— Виноват ведь был не он, а твои друзья из Вашингтона.
— Я бы предпочел, чтобы ты не лезла в политику. Ты мало что в ней смыслишь.
— Но ведь не он был виноват?
— Ну и что?
Она смотрела на него, широко, изумленно раскрыв глаза:
— Значит, его просто сделали козлом отпущения.
— Нечего сидеть с видом Эдди Виллерса!
— У меня такой вид? Мне нравится Эдди Виллерс. Он честный человек.
— Недоумок, черт бы его побрал, он понятия не имеет о практических делах!
— А уж ты, конечно, имеешь, Джим?
— Можешь не сомневаться!
— Тогда почему ты не помог Скаддеру?
— Я? С какой стати??—?Он безудержно, зло расхохотался.?—?Ну когда ты повзрослеешь? Да я сделал все что мог, чтобы выбросить Скаддера на свалку! Кого-то ведь надо было. Ты что же, не понимаешь, что я сам был на очереди. Кого-то срочно надо было подставить под топор, иначе полетела бы моя голова.
— Твоя голова? Почему не Дэгни, если виновата она? Выходит, она права?
— Дэгни совсем другое дело. Выбор был?—?Скаддер или я.
— Почему?
— Интересы страны требовали, чтобы наказание понес Скаддер. Так не надо обсуждать ее выступление, а если кто-то поднимет этот вопрос, мы его тут же урезоним: выступала она в программе Скаддера, а эта программа дискредитировала себя, и сам Скаддер оказался лжецом и явным прохвостом и так далее, и тому подобное. Уж не думаешь ли ты, что люди сами разберутся? Все равно ведь никто никогда не верил Бертраму Скаддеру. Не надо так смотреть на меня! Ты что же, хочешь, чтобы полетела моя голова?
— Почему не Дэгни? Не потому ли, что ее выступление нельзя опровергнуть?
— Тебе так жаль Бертрама Скаддера, а он из кожи вон лез, чтобы мне вмазали на полную катушку. Он копал под всех все эти годы, как, ты думаешь, он пролез наверх? Карабкаясь по трупам. Считал, что вошел в силу, видела бы ты, как лебезили перед ним большие тузы. Но на сей раз номер у него не прошел, не на ту карту поставил.
Приятно развалившись в кресле, блаженно улыбаясь, радуясь возможности расслабиться и отдохнуть, Таггарт начал смутно осознавать, что это-то ему и нужно,?—?наслаждение быть самим собой. Быть собой, и все тут, а каким собой?—?это неважно; он словно в тумане проплыл мимо самого опасного тупика, в конце которого маячил вопрос?—?что же он такое?
— Понимаешь, он принадлежал к тусовке Тинки Хэллоуэя. Какое-то время ни у кого не было перевеса, весы колебались, то ли тусовка Хэллоуэя, то ли Чика Моррисона. Но мы взяли вверх. Тинки пошел на попятный, ему пришлось пожертвовать своим дружком Бертрамом в обмен на кое-что от нас. Слышала бы ты, как взвыл Бертрам! Но поезд ушел, и бобик сдох.
Таггарт заколыхался от смеха, но тут же осекся: дымка самодовольства улетучилась, он увидел, как смотрит на него жена.
— Ах, Джим,?—?прошептала она,?—?такие-то ты одерживаешь победы?
— Ради Христа, прошу тебя!?—?Он снова завелся и ударил кулаком по столу.?—?Где ты была все это время? В каком мире, по-твоему, ты живешь??—?От удара опрокинулся бокал с водой, и по вышитой скатерти поползли темные пятна.
— Я пытаюсь разобраться,?—?тихо проговорила она. Плечи ее поникли, лицо вдруг осунулось и постарело, она выглядела потерянной и изможденной.
— А что я могу сделать??—?вырвалось у него в насту пившем молчании.?—?Приходится принимать все, как есть. Не я создал этот мир!
Его поразило, что она улыбнулась,?—?улыбкой такого яростного презрения, какое казалось совершенно невозможным на ее нежном, терпеливом лице. Она не смотрела на него, она вглядывалась в себя, в свою память.
Так частенько говаривал мой отец, когда напивался в забегаловке на углу, вместо того чтобы искать работу.
— Как ты смеешь сравнивать меня с...?—?начал было он, но не закончил, потому что она не слушала.
То, что она сказала потом, снова посмотрев ему в глаза, удивило его, как не имеющее никакого отношения к делу.
— Дату национализации, второе сентября, установил ты??—?задумчиво спросила она.
— Нет, конечно. Это не в моей компетенции. Ее назначили на своем заседании их законодатели. А что?
— Это первая годовщина нашей свадьбы.
— Ах да, ну конечно!?—?Он заулыбался, довольный переходом к безопасной теме.?—?Мы женаты уже год. И не подумаешь, что прошло столько времени.
— Подумаешь, что прошло намного больше,?—?бесцветным тоном сказала она.
Она смотрела в сторону, и он с досадой подумал, что тема совсем небезобидна; хорошо бы она не смотрела так, будто представила себе весь год их супружеской жизни. «Только не бояться, а учиться»?—?эти слова Шеррил повторяла себе так часто, что эта мысль уже казалась ей столбом, до блеска отполированным ее беспомощно соскальзывавшим вниз телом; этот столб поддерживал ее весь минувший год. Она пыталась повторять эти слова, но ей казалось, что руки скользят по гладкой поверхности, и спасительная мысль уже не спасала ее от ужаса: она начала понимать.
Если не знаешь, не надо бояться, надо учиться... Это она начала твердить себе с первых недель замужества, столкнувшись с одиночеством, и ничего не понимала. Она не могла объяснить себе поведение Джима, его угрюмую сердитость, выглядевшую как слабость характера, уклончивые, невнятные ответы на расспросы, что походило на трусость. Такие черты были невозможны в том Джеймсе Таггарте, за которого она выходила замуж. Шеррил говорила себе, что нельзя осуждать не поняв, что она ничего не знала о его среде, что незнание мешает правильно оценивать его поступки. Она принимала вину на себя, мучилась и упрекала себя, отчаянно сопротивляясь упрямым фактам, которые настойчиво твердили ей, что что-то не так и что ей становится страшно.
«Я должна знать и уметь все, что положено знать и уметь миссис Джеймс Таггарт»?—?так объяснила
