мог стать только самым простым уравнением — элементарной расшифровкой, подтверждением самого себя. Когда кубоиды выстроили для него дом, он скользнул туда и свернулся там калачиком, не понимая, где находится и что с ним, но ему было хорошо и удобно. Мысли его были просты и ясны, что, вероятно, соответствовало простоте того уравнения, которым он был.
«Может быть, — думал он, — кубоиды выстроили для меня дом, чтобы защитить от сложности графиков и уравнений, мечущихся за его пределами?»
И вдруг, совершенно неожиданно, математический мир исчез, и он очутился в своей гостиной, у камина. Он снова был самим собой, но не совсем таким, как раньше, потому что вынес что-то из математического мира, какую-то новую способность, иное качество, которого у него до сих пор не было. А теперь он получил подтверждение наличия этой новой способности.
«Может быть, еще что-то проявится? — мучился он в поисках ответа. — Кто я теперь? Что я такое?»
Тот же вопрос он задавал себе тогда, когда находился в доме, выстроенном для него кубоидами.
«Я — человек? — спрашивал он себя. — Я еще человек? Боже, сколько чужеродного проникло в меня, и могу ли я после этого оставаться человеком?
Может быть, — думал он, — обитатели математического мира каким-то образом поняли, что я врач, целитель, и решили меня немного… переделать? Переделать с одной-единствен— ной целью — чтобы я стал более хорошим целителем? С одной ли? Или они вмешались в другие аспекты моего существа?»
Эти мысли заставляли его бояться, и чем больше он думал, тем больше боялся. Он перешел границу, которую переходить не следовало. Он не имел права туда идти — и вышел не таким, каким пришел. Он изменился, а ему не хотелось перемен. Люди вообще не любят перемен, а перемены в себе самом — просто кошмар!
Но, с другой стороны, чего бояться? Ведь те перемены, что произошли в нем, как бы ни были они малы или, наоборот, значительны, дали ему возможность преподнести такой прекрасный подарок Джилл, пусть даже он сделал это непроизвольно, бессознательно. Такого подарка ей не сделал бы никто.
А раз дело в этом, то бояться нечего. В конце концов, самое главное — Джилл. Пускай в будущем ему придется пострадать, поплатиться за то, что произошло, он не пожалеет. Любая цена, которую ему пришлось бы заплатить, ничто по сравнению с тем, что ему удалось сделать. Он получил свою награду сполна в то мгновение, когда коснулся щеки Джилл.
Эти мысли успокоили Теннисона. Он спокойно лежал, и ему не хотелось шевелиться — он просто тихо лежал и смотрел перед собой. Светало. Теннисон размышлял, как ему удалось проникнуть в математический мир наяву. Было ясно, что он туда не попал бы, если бы Шептун не помог. А вот чтобы понять, как это удалось Шептуну, нужно его как следует расспросить.
Осторожно повернув голову, он оглядел спальню в поисках какого-нибудь признака, знака, указывающего, что Шептун здесь, рядом. Никаких следов — ни искорки, ни свечения. Он подумал, что, может быть, Шептун до сих пор находится внутри его сознания, но скоро понял, что и там его нет. Это было немного непривычно — за время пребывания в математическом мире он успел привыкнуть к тому, что Шептун где-то внутри него.
Теннисон был готов снова задремать, но что-то помешало ему. Сначала он не понял, в чем дело, но потом расслышал тихий стук в дверь. Он вскочил, сел на край кровати и стал искать ногами шлепанцы.
Джилл заворочалась и что-то вопросительно пробормотала.
— Все в порядке, — успокоил ее Теннисон. — Лежи, спи. Пойду посмотрю, кого там принесло.
Шлепанцы он так и не нашел и отправился из спальни в гостиную босиком. Прикрыв за собой дверь спальни, он снова услышал робкий стук.
Не включая свет, Теннисон пробрался к входной двери на ощупь, обходя стулья и столы. В первое мгновение, открыв дверь, он не сообразил, кто стоит на пороге. Протер глаза и узнал Экайера.
— Джейсон, тысяча извинений. Я понимаю, в такую рань…
— Да ничего, все нормально, я уже не спал. Проходи, Пол.
— У тебя найдется что-нибудь выпить? Немного бренди, если есть.
— Конечно, — кивнул Теннисон, — Садись к огню. Сейчас дровишек подброшу.
Он закрыл дверь и внимательно взглянул на Экайера. На том были брюки и куртка.
— Рано встал, — спросил он, — или не ложился?
— Не ложился, — мотнул головой Экайер, добрался до кушетки у камина и прилег на нее.
Джейсон разыскал бренди, налил полный стакан и подал Экайеру.
— Да, вид у тебя неважный, — отметил он.
— Можно себе представить, — кивнул Экайер, сделав большой глоток, — Всю ночь на ногах. Понимаешь, случилась совершенно невероятная вещь. Такого никогда не было. То есть на моей памяти не случалось.
Теннисон подбросил в камин крупное полено, поворошил кочергой угли, дождался, когда полено разгорелось, и вернулся к кушетке. Сел рядом с Экайером, положил босые ноги на кофейный столик. Ноги постепенно согрелись.
Экайер отхлебнул бренди и спросил:
— Не составишь мне компанию, а?
— Рановато вроде, — покачал головой Теннисон.
— Ну ладно, а я выпью, поскольку еще не ложился, — И глотнул еще.
— Значит, ты явился, чтобы рассказать мне о чем-то. Если так, то чего же тянешь? Передумал, что ли?
— Нет, никак не могу начать. Прости, но это очень больно и горько…
Теннисон молчал. Экайер мрачно прихлебывал бренди.
— Дело было так, — наконец сказал Экайер, — Я все оттягивал с просмотром второго «райского» кристалла. Это тебе известно. Ты сам меня за это ругал. Джейсон, скажи, ты первый кристалл смотрел?
— Нет, — покачал головой Теннисон, — Все время ощущал какое-то внутреннее сопротивление. Может, побаивался. Как только задумывался об этом, тут же ощущал какую-то странную неловкость. Я знаю, надо было посмотреть. Может быть, я бы увидел и понял что-то такое, что помогло бы мне лучше лечить Мэри.
— Вот-вот, — сказал Экайер, подняв вверх указательный палец. — Оно самое. А у меня такая же петрушка была со вторым кристаллом. Все откладывал на потом, выдумывал причины для проволочки. Может быть, тоже побаивался того, что могу увидеть, как и ты. Не знаю. Пытался анализировать свои чувства, чуть не спятил. Наконец вчера вечером я решил побороть свою слабость…
— Посмотрел, значит?
— Нет, Джейсон, не посмотрел.
— Почему же нет, черт бы тебя побрал? Испугался в последний момент?
— Нет. Просто его не было.
— Чего не было-то? Момента?
— Нет. Кристалла не было.
— Что ты хочешь этим сказать?
— То, что сказал. Нет его. Там, где он хранился, его нет. То есть нет там, куда мы его положили — я и старина Эзра. Ну, ты же знаешь Эзру, депозитора?
— Знаю.
— Так вот, Эзра все делает чрезвычайно педантично. У него во всем полнейший порядок. Ничего не упускает, ни единой мелочи. Я с ним столько лет проработал и доверяю ему больше, чем самому себе.
Теннисон молча слушал.
— Когда поступает новый кристалл, — продолжал Экайер, — я передаю его Эзре, и он кладет его в сейф. После того как я просмотрю кристалл, он может быть передан в Ватикан, а когда нам его возвращают, он помещается в одну из ячеек депозитория. Чаще всего кристалл не передается в Ватикан немедленно, а порой не передается вовсе, если мы решаем, что он не представляет особого интереса. В этом случае он тоже помещается в ячейку. У Эзры на этот счет своя система. Уж не знаю, как он ориентируется в огромной массе кристаллов, но стоит попросить его найти тот или другой, и он тут же находит, не сверяясь ни с какими каталогами. Может, у него память такая блестящая — не знаю. Насколько мне известно, никакой
