переминается. «Вот!», леший и говорит Махе с Викой, «Задержи́тесь на ночь у яги. У неё отдохнуть с пути – дело милое. Да и дорогу к Кащею она знает самую короткую. Счастливо вам жить, малыши!» Так сказал леший и растворился в сереющем вечернем лесу.
Баба яга сидела на пороге своей отрешившейся от мира избушки, болтала ногами и курила диковинно изогнутую трубку, увлечённо рассматривая движения своих босых ступней в воздухе. Дым из трубки клубился такой, что Маха и Вика уж было подумали, что это топится в избе печь.
Вик внимательно осмотрел конструкцию избушки и сказал: «Биотрансформер. Одно из первых поколений, но модель, похоже, продвинутая…» А Маха погладила избушку по спинке и сказала: «Избушка- избушка, повернись к лесу задом, к нам передом!» Ноги избушки напружинились, бревенчатый пол чуть заскрипел, и домик плавно обернулся крыльцом к Махе с Викою. Слегка озадаченная движениями во вне, баба яга продолжала сидеть и смотреть на большой палец левой ноги.
– Здравствуй, бабушка яга! – сказали Вика и Маха в один голос.
Баба яга отвлеклась от своего занятия и с интересом посмотрела на них. Но словно бы не увидела. Лишь ногами болтать перестала – задумалась. «Бабушка?», обратилась она негромко к самой себе, «Это правильно... Бабушка!.. Так долго и весело мы с тобой, подруга, ещё не курили… Вот ты и бабушка уже теперь! Оказывается… А это, надо полагать, внучата твои пришли… Хорошо мама не знает, не то устроила бы она тебе внучат в твои двадцать неполных лет... Не надо бы так много курить… Хотя почему б?.. Э-эх!» То ли вскрикнула, то ли вздохнула баба яга, трубку подбросила, дунула на неё – обратилась трубка диковинная в ночную птицу сыч, взмахнула мягкими крыльями, глазами хлопнула и улетела в лес. А пока Вика с Махою глядели ей вслед, будто полыхнуло легко. Обернулись они, а избушка вся расцвела: стоит светится, окошки горят голубым огнём, да на крепких ногах дрожит чуть приплясывает. А на крыльце у неё сидит фривольная девица поведения несказанного и с глазами, в которых взгляд такой, что уйти и обратно не надо… Волосы ровно напополам: справа, точно огнём горят, чисто золото, слева – чёрные будто смоль. Вокруг шеи и по рукам искристый песец увивается, то за одно, то за другое ушко старается укусить. А в руках вместо трубки диковинной, да тёмной, теперь трубка светлая, детская, длинная, которой мыльные пузыри выдувать бы враз, только из неё всё ж идёт тонкой струйкою белый дым. И ещё были два золотых колокольчика – по одному на каждой грудке. И на этом с одеждой – всё… Сидит эта чара безумная, широко улыбается над Махой с Викою и изощряется:
– Какая прелесть! – говорит. – Внучата у меня получились – оторваться! Самое время узнать, как зовут!..
– Мы – Маха и Вика! – сказал Вика, как первый уже чуть опомнившийся.
– Красота! – с крылечка реакция. – А я, стало быть, бабушка!
Мысль видимо этому существу очень понравилась. Оно откинулось поудобнее на ступенечках и молвило:
– А ну-к иди, унучок, чего покажу!
Вика храбрый и он подошёл. А у девицы-красавицы плечики очень уж узкие, вот в чём дело… Оттого и раза аж в три, а то и в четыре… оказались коленки худенькие шире плеч!.. Развела прелестница стройные линии, Вику даже озадачило чуть… И не Вику одного. Искристый песец мигом молнией вниз: показалось, что в гости к нему горностай, старый друг… Да нет! Увидал свою ошибку искристый песец и вновь вверх молнией, а Вика раскрыл глаза и смотрит зачем-то теперь как привязанный. Маха тоже тогда подошла посмотреть – что там Вике такое привиделось?.. А девица за Вику берётся и говорит: «Иди, внучек, скорее до бабушки!» «Что вы, тётенька яга!», не знает Вика как быть: что-то сильно тянет вперёд, что-то так же сильно назад – не разорваться же! «Это ж какая я “тётенька”!», не согласна девица-красавица и глазами сверкает-блестит, «Еле-еле уже дождалась для себя внучат! Сколько наскучилась! А оно мне – какая-то “тётенька”! Викинг, будь нежен с бабушкой! Не перечь почём зря и зови, как полагается!»
– Баба яга? – засмеялась Маха в восторге, безуспешно пытаясь совместить в голове это прозвание с красавицей девицей, ради чего даже оторвалась от вдумчиво-внимательного созерцания порывов наружного выражения Викиной внутренней борьбы.
– Ты, похоже, вся в бабушку, внученька! Это же моветон! «Баба»! Да, баба. Конечно. И нормальная баба. Но звать так – нежно любимую бабушку!.. Это неправильно, внученька!
– Бабушка яга! – понял Вика первым по правилам. – Не могли бы вы приподняться на одну ступенечку?
– Для тебя – что угодно, родной! – легко скользнула вверх «бабушка».
И Вика, наконец, нашёл верное решение и обрёл внутреннюю гармонию: поскольку с одинаковой силой хотелось и попасть в эти чарующие гостеприимные объятия и, одновременно, вырваться из их всевозможного коварства, то он придумал уделять понемногу времени на каждое из двух этих противоположных желаний. Девица задрожала колокольчиками и, ослепительно сверкнув зубами, поцеловала юного Викинга в лоб. Маха придерживала за откинутую коленку «бабушку» и взором вся находилась между Викой и его соблазнительницей. Вика то входил, то уходил, начиная дрожать в коленках от этого своего дальнего похода на месте. А его обворожительная «бабушка» испытывала чувства больше от созерцания столь непосредственного сокровища. Сам же процесс возникшей между ними лёгкой влюблённости почти не тревожил её и ощущения доставлял разве что подобные слабой щекотке. Она лишь посмеивалась в особо пикантных местах Викиного взлёта-падения. А когда Вика стал волноваться, как маленький, о чём-то серьёзно задумался, да чуть залился румянцем – бабка ёжка просто не выдержала и расхохоталась над ним! При этом животик её столь очаровательно сжимался и вибрировал от смеха, что Вика, почувствовав это всем собой, очень сильно обрадовался, с одной стороны, и приник изо всех сил к этому животику, наполняя его, а с другой стороны, как наполнил уже, очень скоро обиделся и понял, что теперь уж точно он принял решение – уходить. Но перед уходом она поцеловала его ещё раз, перестав смеяться, и ласково, как самая настоящая бабушка…
Вика поднял спешно наверх шортики, а прелестница младая быстро сдвинула коленки и вскочила на крыльце:
– Внучата мои ненаглядные, проходите скорее в дом, спать и ужинать!
Это юное бестолковое очарование металось по избушке, пытаясь найти какие-нибудь запасы еды, Маха сидела на лавочке за столом и хихикала над растрёпанно-модернистским видом горе-хозяюшки, а Вика ходил степенный и чинно изучал волшебный интерьер избушки. «Не понял!», произнёс он, стоя у открытой им дверцы печи, «Это случайно не подпространственный отсек?». За дверцей в туманных переливах неясного света не видно было ничего, только на самом краю аккуратно сложенная лежала скатерть, от материала которой исходило мягкое лунное свечение. «Где? Дай, посмотрю!», бабка ёжка глянула Вику через плечо, «А! Не! Это моя банька-купальница. О, вот и скатёрка-самобранка нашлась! Спасены!»
Уж теперь стала умница, хозяйка-хозяюшкой. Даже крохотный передничек появился на ней откуда-то. Белоснежен, расшит – очень виду уже прибавлял заботливого и прилежного! И скатёрку постелила на стол, и Вику с Махою не как попадя усадила, а как знатных гостей, и подавать стала им блюда разные под перезвон золотых колокольчиков. А после ужина их обоих отправила в баньку-купальницу. Не успели и глазом моргнуть – уж сидят на печи умытые-купанные, оба розовые и завёрнутые будто запеленатые. Уложила их бабка ёжка спать на печке, а сама – на крыльцо, звёзды считать.
Утро выдалось туманное, жалось, льнуло к окнам избушки парным молоком. Собрала бабка ёжка, чуть проснувшаяся, Вику с Махою в путь, поцеловала их в приоткрытые рты и говорит: «Клубок я вам укатала, теперь он дорожку знает самую короткую, к вечеру уже у Кащея будете. В лесу будьте начеку – там лесовичок пошаливает. А меня… (она потянулась так, что золотые колокольчики зазвенели о носы Вики с Махою) приходите хоть раз в сто лет навещать! Как я раньше жила без внучат, ума не приложу! Ну идите, мои хорошие. Пока!..»
Лесной друг
