быдто. А Пелашке мука – не лезет ведь грех! Уж и будто вошла голова, и вот-вот, а никак – ещё девка узка. «Погоди!», Осип сжалился – как девка мается и впрямь, «Масла надо льняного. Приправить тебя». Потянулся, добыл из угла склянку, да плеснул на башку другу своему, что перепало и ей. Напружинилась Пелагея, вся дёрнула жопу вперёд, да вдруг и нашла на его на балду! Да так и замерла. Внутри будто огромный дых у неё. Попробовала чуть поводить жопою вперёд-назад и чуть не заплакала – стало так невмоготу хорошо уж, что хоть в небо бери и лети прямо так босиком… А Арина по жопе похлопывает, смеёться: «Налезла? Не лопнула? Ну ибись теперь, не осторожничай!» До корня, само, не достала – всё ж больно здоров. Но об дно её как начал Осип полегоху постукивать – заворожилась девка об хуй… «Не при, не при!», Осип подставлял кулаки под живот, когда стала биться-кричать, да с пылу пыталась прижматься до иго Пелагея-то. «Ааа-йих!», обстоналась девка вконец, да подёрнулась жопою от наставшего хорошо.

Аришке легше пошло. Лесовик в избе окна долой – так гуляй ветерок, чтоб свежей. Так уж скинула сарафан, да загнулась раком – вот да. Осип намоченным о Пелагею концом к ней уткнулся, чуть поднатужился, сраку развёл посильней и – скользнул. Весь вошёл, что и подивился аж: «Девонька глубока!» И почал по жопе стучать животом, по пизде яйцами – только хлюп стоит. К Пелашке вернулся хмель, да и было с чего: так сиделось весело, взъёбанно, что даже смех стал навдруг разбирать. У Аришки-то сиськи трясутся, как по ветру полоскаются! Пелашка её и возьми, как корову за вымя, за сразу две. Да давай тягать, смех стоит: «Аришка, я тебя отдою нынче!» А Аришке не до смеху совсем – так ебут, что забыть всё на свете, а тут ещё сиськи Пелашка таскает и с силою, что горят. Аришка только мычит, как корова впрямь, да глаза всё сильнее подкатывает. Не утерпела, выдохнула, запричитала жалобно, да взвыла: «Ой! Ёёё- ййй!!!» И затряслась сустатку, как малахольная на всё торчащем хую.

Что и делать-то? Хуй как стоял – так стоит. «Дядичка… Как же быть? Кого дальше-то ебсть, если так?», Пелагея обеспокоилась. «А налезь-ка ещё разок!», простой ответ. Она и налезла вновь. Тоже с жопы попробовала. И вправду – сноровистее так. А Аришка за яйца пытала лесовика, чтобы он, наконец-то, налил полну дыру Пелашке-красавице. Но не тут-то. Пелашка сызнова зашлась, а горячий как был, так и есть, только дёргается сильнее от чувств. «Да когда же он кончится… етот твой дырокол?», не стерпела Аришка такого уж. «Посля завтра приди!», Осип в смех над ней, «Растопырсь, коль не надоело ещё!» Аришке не надоело совсем. Она в рост попробовала. Стоймя, как целовалась с ним, с лесовиком окаянным, так и нашла без всякого отрыва на хуй. Так стоймя он её и привёл снова-заново до того, что коленки дрожат теперь даже на лавке сидеть. А лесовик между ими присел и ничё у иго не дрожит, только хуй… Лампы сгасли уж по ветерку, так, какая горит ещё в уголку там где, да из лесу луна в гости с воздухом. Хорошо!

Не сдержала Аришка-то первая, склонилась, да поцеловала в башку. Попробовала ртом налезть – большеват, чуть не рвётся рот. Да Пелашка мешается: «Аришка, ты что – глузда ма? Чё целуишь-та?» И пытается оттолкнуть ещё глупая. «Пелаш, не мешай!», Аришка ей и дальше на хуй ртом налезать. «Ариш, да он ведь вонюч, поди?!», Пелашка в ум не возьмёт. Аришке чуть не глотнулось в поперх со смеху-то. «Пелашка, дуранька! Да ты же совсем ещё никудышна оказывается! Али в рот не брала?» «Не брала…», у Пелашки широки глаза. «Что – Кузьма не учил в эту дудку играть? Вот ведь потешная. На, попробуй-ка!» Арина хуй Осипа насторону, до Пелашки смотреть. А Пелашка – один перепуг, птица глупая. Осип тоже ржёт. Но обиделась на них и склонилась. Понюхала с подозрительностью, чуть лизнула. «Что дают?», Осип сверху, вандал какой, «Чем цветок? Не пиздой?» Пелагея и вовсе надулась на них. Вся вниз подалась, раскрыла рот до лёгкого хруста в скулах и насадилась на голову запросто. «Ох ты, девка даёт!», задохнулся Осип весь вдруг, «Гляди, большерота кака!» Большерота, да справна, только делать не знает что. Пришлось Аришке учить: раззевать свой чуть не до надтреска рот и смоктать по хую на пример. Пелашка во вкус вошла, не отымешь и что. Пару раз ещё Аришка со смехом одёргивала иё: «Ну поуспокойсь! Поделись…» А так и пришлось молоко от Осипа на зажадничавшийся рот до Пелашки. Он без упреждения всякого дал, так резво отпрыгнула: «Ой! Ой! Тьфу ты, господи, полон рот!» А Аришка смеяться навновь: «Порастратила!» И облизывать взорвавшегося дружка поскорей: «Схлебнуть надо было, Пелашенька!» Пелашка в удивлении вся лишь поглаживала по яйцам опроставшегося, наконец, впотьмах-то коня…

Спать слегли вперемешку – сил не было разбирать, кто, да как и куда, благо пол из настила оструганного. Осип кинул лишь травяной свой настил и ютись не горюй. Периной показалось житьё девкам двум после леса бродяжьего, да после тревожкого вечеру. Аришка проснулась навдруг от щекотки и сильной уж пряности. Так и есть: всё проспала, поди! Солнце в окна вкрадается, лесовик на боку ожимает уже Пелашку-то глупую, дует под зад ей засов свой на крепкую. Пелашка лишь поохивала, помурывая в спросоне блаженной ищо заходясь, а волоснёй-то своей меховой, не глядючи, прямо Аришке под нос и утыкивалась. «Колючая!», Аришка со смехом серчать на неё, да давай подаваться наверх, целоваться с хозяйкой мехов. Сладка показалась Пелашка ей сонная, опосля-то пизды. Ну та скоро уж выохалась вся, протянула ноги, потягиваясь, да жопой и затрясла вся от случившейся радости – вновь девке вконец повезло, обессилела вдрызг поутру. Аришке же перепало с подробностью: Осип влил весь свой утренний сбор ей в пизду, да так, что краями текло и по мохнатым её усам.

Тут Пелашка-то и спросталась тревожиться: «Ой ведь горюшко нам! Барыня засечёт! Не поспеть и уже совсем теперь в срок! Дядичка-дядичка, где у вас тут Кемаровка-лес стоит? Нам ведь лыко драть…» «Лыко драть?», лесовик и задумался. Сел, штаны нацепил, трубку резную набил, что засмотришься – пустил дым в потолок. «А зовут-то тебя как, дерилыка напрасная?», наконец-то обмолвился. «Пелагеей Савелишевой кличут… Или Пелашкою барыня…», глазами захлопала деваха ему, «Да что, дядичка, лес-то где?» «Лес-то?.. Лес – на пизде…», Осип в думе какой-то был весь, что девах словно и не замечал. «А ты знаешь чего, Пелагея Савелишева?», очнулся вдруг. «Чего, дядичка?», Пелашка в ответ. «А ведь ты Пелагея – красавица! Больно люба с порога пришлась мне вчера, как ещё за подругонькой пряталась. Я тебя видно в жёны возьму на какой-нибудь год, не то два! Станешь лесом жить у меня? Да в деревню мотать, а то некому?» «Как же, дядичка?», Пелашка и глаза на лоб, «Да ведь барыня!.. Мы по лыко… Потерялись лишь… Вот…» «К барыне я слово знаю», говорит лесовик, «Подругонька-то и снесёт, барыня, чай, не осердится, уж не боись. А меня, будешь знать, Осипом кличут как что. Ну – полезешь ещё раз на хуй?» «Ну уж что вы! И как же так? Я ведь вам не какая презиновая! Поустала уж…»

Так и осталась Пелашка замужем за лесовиком внечай. А Аришке до барыни. Да со странностями лыка взамест: дал ей лесовой Осип-друг туесок, наказал передать его барыне, а лыка, сказал, не дери – барыня спустит, мол. Вывел Аришку на тропы хожие сам, да пока провожал, то Аришка всё ж выведала. «Одного всё никак не пойму, говорит, Осип, как же складно так у тебя кошечка под гармошку с собачкой танцуют? Ты колдун?» «Эх и был бы я знатный колдун», ей Осип и говорит, «когда не был бы старый пердун!» Тут же что и утвердил на весь лес Аришке в конфуз. «А до танцев што, так пока не видал. Полкан тоже вот, старый мудак. Я иму говорю – ты мне што? Когда ты был весь мой и трёх лет, я тогда хоть понять мог, а так? Ведь тебе же в обед уже сто с лишком гаркнет уж, а? А ты хвост всё, как тот дуралей, всё не можешь впоймать! Отчего? Полкаша – ему – ты бы гавкнул, собака, хоть раз! За всю жизнь… А он мне – «Чё мне лаять? Я волк!» От такая пизда… Одна Маханька умница. Уж как изловит всех блох, так тогда и комар ей блоха. Приноровилась, вишь, по ночам-то гонять мошкару. Хозяюшка…» Что поймёшь тут? Что не поймёшь? Так и осталось Аришке подумать что. А как пошли тропы такие уж, что ей ведомы были, так лесовик и совсем пропал.

Идёт Аришка, лес весенний, да солнечный зелёной стеной вокруг звенит, а у ней всё ж тревожится нутрь – что там тот туесок, когда барыня нагладит, поди, охвосткой-то Аришке весь белый зад, и за лыко, и за Пелашку утраченную в дальнем леске.

И предстала, вот, перед барыней. Стоит, только растерянность одна в ней есть и боле ништо. Барыня в вечер же подзаведёна была с чегось, осмотрела Аришку критически и «Пизда!», говорит, «Жопа к празднику, где носило тебя, да Пелашка где? На конюшне застряла опять, дура мягкая?» Так Аришка тут и созналась во всём. Как плутали в лесу, как на лесовика набрели, да забрал что лесовик-то Пелашку себе. А вам, барыня, вот туесок. И протягивает тот туесок, как какой-то случайный там хуй, вместо дела, которое надо бы. Барыня смолчала пока. Приняла туесок. Приоткрыла, рассматривает или может читает там что, если Осип-лесной вдруг как грамотный. Аришка же не жива ни мертва стоит – жопу строит к попорке готовящейся. «Ну, а что же сказал? Для чего берёт?», барыня спрашивает, не поймёшь – есть ли нет гроза в голосе. «Так сказал, што любовь!..», Аришка мнётся с одной ноги. «Любовь? Вот пиздюк!», барыня всё же огневалась, «Ведь себе же хотела уже окрутить эту дуру волоокую! Больно справна, да в чувства уж пошти што ввела меня…» «А когда барыня схочет огневаться, то велел сказать…», Аришка, совсем невесела,

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

1

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату