От обрывков верёвок склизь и тошнота и за вами радость и за всеми за всеми за всеми … да что же это за хуйня такая на самую нервную на самую маленькую суть?!!! Блядь… в сторону смотришь, а там невозможно дышать, в глаза летит пыль и ветер вгоняет только в гроб всегда всех в гробы и никого … никогда!… в небо…!!! Мы от боли забудем про тебя и ты, скот, нам за это заплатишь! Да срал он на эти ваши предостережения! У него хуева гора и мания непререкаемого величия! Он тошнит и рвёт ежечасно вашей на страхе любовью. Вашей ласковой изощрённо пропитанной хлороформом и напитанной сладостью дохлятины страшного разложения любовью. Вы умудрились ухуярить её, единственную, и теперь терпеливо и восторженно как никто наслаждаетесь сахаром сладкого запаха её разлагающегося трупа. Дохлая любовь вам в подарок! Ненужным солнцем в удел радость от пожирания зноя и гавна! А по ямам прячутся от неё кусочки…
И из нас кровь покапает, покапает, да перестанет… такое мудачьё практически невыводимо! Это и есть соль и сущность вселенной.
И уже никто никого не найдёт потому что я не оставляю следов на снегу
У мальчика-с-пальчика отлетела башка и он не может краешек есть пирожка. Надругавшись над моей дюймовочкой, вы взялись за вечность, но я вам вхуярил вовремя чудо-терапию и вы теперь дохлые отряды глупых совсем глупых и не плакающих больше котят. Вы крадётесь теперь за мной следом и пытаетесь, чтоб я вас отпустил. Но хуюшки, теперь я до хуя - опытный, и вас ни хуя не выпущу долго, очень долго, не одну вашу хуеву вечность!…
Он ходит трогательно, он трогает угольки оставшиеся от их так и не выздоровевших глаз. Теперь они точно не будут гореть и это называлось всё у него и хуй с ними!… Они дохли парами и порозь, а он всех на хуй всех пронизал наскрозь. Как стайки глупых убитых мышат, как засушенных аквариумных рыбок в вязанке, он снёс их на базар и на хуй всех продал. Как они продавали его бессмертных маленьких и неповторимых для него героев! Чтобы они все выдохли, думал он вслух, и они слышали его даже мёртвые и на хуй засушенные, и вертели, вертели зенками своих мёртвых вслед ему глаз. И до этого-то и всегда до этого и всегда всегда всегда мёртвых их глаз!…
Он застрял в мгновении и вырвал клык. Он поклал на тряпочку и отрубатый пальчик и до него другой и всех их как на параде в ряд маленьких его драгоценных и дохлых и ощутил может быть впервые в жизни как это спокойно когда они не болят и не надо больше решать какому из них мёртвоглазых отдать предпочтение и какой засунуть подальше в горло чтобы суметь вырвать на хуй из себя накопившуюся тошноту и для них сердце.
Они в закромах валялись, изувеченные им, и клювали, клювали, клювали его мёртвыми, синью губ в похолодевшее на раз сердце, а его выворачивало, выворачивало и выворачивало на них на хуй…. Небом выносило из него кровь и его дельтапланные лёгкие и он хуярил их безжалостно так, что у них подворачивались под себя кончики мёртвых во сне лапок, пальцев, коготков, плавничков, рыбьих крошек и погибших в помойных ведёрках кошек…
За капельку солнца такие нежные цветы, а он проходил по их корням и пласты земли теперь были перемешана на хуй с солнцем, солнечные зайчики растерзанные им в момент их несгодившегося зачатия, маленькие крошки внутрь погибшей кошки и по тарелочкам сквозняки и по остаткам улыбок мёртвый тлен и памятники росточком обыкновенному порядочному человеку в поясок... могилки, которые ни хуя ничему вас, теперь спокойных, не научившие… как же вы и смели же жить без них! Вот вам всем, вот вам всем, потом тихо бормотал и сумасведённо так радовался, потирал ладошки заскорузлые от ихней всей крови и удовлетворённо урчал животом…
С разгону вгонял головы их оторванные пин на пинках в ванны, необъятные ванны с формалином и топил их там усердно, терпеливо и раздражительно. Они всплывали, а он играл с ними в арбузики из своей не хуёвой, прямо скажем, рогатки. И они разлетались в спелые корочки и возможность отсутствия в таком нехуйственном больше мире. А он врезался в новые и новые эшелоны, везущие горы и горы их трупов, и не давал им, тварям, приюта. Эшелоны горели, резались и страдали рельсами наизрыв, а трупы пухли в них в одно мгновение и гнили, как не нужные кучи г… и грязи.
Он глумился как маленький и не знал тоски и усталости в новоратных трудах и усердии… Он метался как угорелый и гноил и гноил и жёг и перекашивал им челюсти и играл в неспелые стреляющие виноградинки с ихними мёртвыми яблоками мёртвых их всегда всегда всегда мёртвых глаз… И не уставал удивляться и думал - так вот вам какой оказывается!!! Нужен был просто полёт … вот какой вам был нужен просто полёт!… А-а-а я-то не знал и, простите, до этого по глупому ошибался… вы уж извините, пожалуйста, но я теперь на скорую быстро быстро всё очень быстро поправлю! Я очень …
И он поправлял ласковой неустальной рукой и они дохли ещё и ещё и ещё раз они дохли и дохли и дохли! У него пальцы деревенели душить их и он даже не нервничал, тогда он душил их пальцами ног, потом пальцами мёртвых птиц,…,.,,, потом вообще всякой под руки только чтобы хуйнёй…
это было подобно горящему сердцу обжигающего себе ладони данка ... кто умрёт только один раз и только попробует тому так понравится что потом больше уже не оторвать… и лакомые кусочки сердца разлетаются в искры в высоковольтных приступах смертельноопасной неги и добра…
Вечный огонь
По за то...
Нежданно очнувшись по за бездной сознания как чувствуешь?.. не приду?.. изымись… У тебя глаза – когти острыи… полосками свет по спине – это звезда… никуда не детая так и не зарубцевавшаяся… свет… сквозь зеркало… молнией… ток
Свободно распахнув крылья, отбросил никчемь, как тень и подорвал ни об что, ни об что, ни об что… Ведь оно придёт невыжданно и вовсе не упредив…
Он как раз мастерил усердно из колечка чеки фэ один свежевыдернутой сиб-бе талисман… Время ведь ограничено, понимаете… Или может быть он был искусный умелец-левша и совсем всё равно… Главное ведь трудолюбие… Терпение и трудолюбие… И, возможно, настойчивость… Если локти в крови – это чья?.. кровь, судьба, человеческий ток… Чья, спрашивается, чека?.. Хто сзымал?!. Ну и так далее… Он был м-мастер, что ж, один слов…
А ана… У иё губы покусаны как у волк… И в глазах ядерный выстрел на поражение… Ни да любви… Она ни думала, а пришла… Лишь так получилось... Случайно совершенно... Как говорится, наверное, выверек... Из полосы утративших почти причину боёв и из-под нескончаемого проливного огня...
Мастеровой весь покрючился… Сиб-б-бе в полатаных лохмотах пока… мягкий на вид… Сидит чинится… У него жизнь и так хорошо… Для чего ты пришла?..
– …пить… – почти неслышно, нечувствуемо, словно из ничего...
Оно помирало в углу… Насмерть раненное, непроболтавшееся врагу за ту саму военную тайну…
Он спыднявсь… Кряхтел, еле ворочался, уставал – ведь чека… Уже вынута и аакуратно же вроде положена рядышком на столе, а вот запропастилась куда?.. А тут воду нести… Ну уж нёс… Притарможеный!.. Бинты бы бинты… Бинтов не было, было многому не до бинтов...
«Да они что же - звёзды на т-тибе резали?..»
«Заткнись, то карта звёздного неба!.. Знай лечи… хирург-демиург…» Товарищ твой, видишь, молчит… Лишь лежит и стонет себе больше внутрь… И признаков пола не подаёт… По амуниции и по звёздам живым на спине никак не она… А по крови вокруг запекшихся губ – она…
Он не сомневался, он сразу узнал… У него дело ведь… «…пить…» Да излечи попробуй т-теперь… а там чека…
