Как много пьес было задумано и с блеском поставлено на гениальных подмостках, но всё медлят и медлят участники, цепляясь за судорожные крылышки последних приготовлений, и никак не решаются приступить к намеченному на сегодня действию. И Великий Режиссёр, говорят, не вынес позора собственного бессилия и давно лежит с разможжённым черепом на брусчатке проезжей дороги столь причудливо вывернувшей прямо к ставшим высокими окнам нашего домика, но это может быть только актёр…
И, говорят, могучий Прометей с Великим Орлом на плече ищет теперь по всему свету человека, чтоб посмотреть ему в глаза. Но поиски его в тщете не уступают поискам Диогена – богочеловека изобретшего свечу. Прометей на пороге и он почти здесь, уже многие столетия растянулись в миг ожидания его стука в дверь, но кто знает, быть может он только актёр…
И вдруг оборвались коридоры в себе – и нет их… Дом стал словно тесней. Тесней, жарче, родимее… Закутки затревожились, уголки насторожились, половицы скрип-скрип и – стих свет…
Она бежала по жёлтым перекатывающимся дюнам струящегося сквозь пальцы песка к утреннему сверкающему до горизонта морю. Мир был полон любви. Ветерок всё шалил извиваясь прохладными струями. Он зачем-то пытался обнять её, но был явно неопытен и лишь вновь и вновь ловко проскальзывал по изгибам её смуглого тела. Ветерок принёс смех. Смех плеснулся хрустальными каплями над раскрытыми мокрыми волнами…
Седьмой день эшелон с этой чудо-компанией не мог добраться до места.
- Мыть, ты б снял сапоги!
- А то чё?
- А то снег уже – надень валенки.
- «А я валенок надену…»
- Стой! Всё, дальше не надо! Оставайся уж так…
- Значит что?
- Значит едем мы с кумом до Хабарыча. А он мне – «Погодь!». «Вот ты можешь» – он мне – «пояснить, как у бабов детишки рождаются?»
- Ой-ё-ёй! Ну и как?
- То-то вот! Я брат-кум, говорю, всё могу. Хоть тех бабов пока не встречал ещё. Я в теории сильно подкованный. Первым делом они всё поют. Заунывно, тихонько так, жалостно – «баю-бай, баю-бай, баю- бай». И приходит к ним с лесу волчок…
- Уж-т волчок?
- Да, волчок. Серый, ласковый и у них всё как есть он записывает. Ну кого принести, сколько, как и так далее.
- А они?
- Не мешай! Они ждут. Долго ждут. Чуть не год! И никому не говорят. Ничего. Молча ждут. А волчок не несёт. Потому что на то есть – подручные! В основном это птицы и аисты. Те несут. Ток гляди – одного, то и двух. А устанет нести – отдохнёт. А как падки они до капусты дюж, то на поле-то часто и сваливаются. Вот положит такой дитёнка в кочан, что побелей-пораскидистей, и идёт себе полем и лакомится. А как память у них никуда, так что часто забыл, да и всё! Прилетает тогда – тарарам! «Как я мог! Ох-ох-ох…» и так далее. В общем время искать. И тогда все по полю шарахаются – где, да где. И пока не найдут. И найдут, а оно родилось уже! Вот и сказ. Весь процесс в кратких тонкостях.
- А я вот что слыхал про бабов…
- Мыть, умри навсегда! А то сменим тебе сапоги!
- Ну и лать… Я быть может чего интересное…
- Не ези! Тебя глазы бесстыжи выказывают! Лучше пой!
Седьмой день клонился оранжевым солнцем за ближайший лес, а ночь была по-прежнему первая…
В лёгком танце она бела, чиста и невыразимо нежна. Плавные движения… Многие зовут её Смерть, но не менее многие зовут её Любовь… Но мы внимателно смотрим на тяжёлые оковы сцены смыкающиеся над её воздушно-белыми крыльями и знаем наверняка – её зовут Джульетта. Наверное так назвал её режиссёр, хоть никто никогда не видел его. Назвал за белизну её кожи и крыльев и она танцует танец с Невидимкой. Никто не кружит её. Никто не держит её за хрупкую нежную талию. Никто не слышит её и мы бы звали нежную девочку Офелией совсем, если бы Он ей не отвечал… Но его слова звучат в глубокий унисон где-то внутри нас и поэтому мы зовём её Джульеттой, как завещал великий режиссёр…
Ниточки пересекаются, натягиваются и тонко звенят…
- Покажи мне кроликов, бегущих по полям кроликов…. За ними гонится серый волк?…
- Серый волк устал и лежит как, большая, грустная собака со свесившимся из угла языком…
- Серый волк не может устать!
- Река времени может не течь?
- Река времени может устать, а серый волк – нет!…
- Ты не знаешь случайно, когда пойдёт снег?
- Прямо сейчас!!!
Первые тихие снежинки на тянущиеся к ним тёплые ресницы…
- Что это – смерть?
- Нет, это покой… Это зима тишиной первого снега в гости к поломанным ветром игрушкам… Зима закроет всем нам глазки тёплым, удивительно тёплым снегом и будет лечить… Кому лапку… кому пугвишку… кому не выдерживающий смертоносных надломов стерженёк…
- Мы…
- Мы здесь живём – в тишине…
Так пробирались из угла в уголок, так крались почти незамеченными, так укрывались почти в полной для всех недосягаемости…
Девочка в белом танцевала танец с непонятным нам именем. Девочка в тонких чертах темноты ждала у самого синего моря…
Когда-то они были скалами. Огромными. Величественными. Холодными. По ним проходил лёд и сжимал их в страшных болевых обьятиях до появления трещинок. И за льдом приходил ветер. Он забирался в самые затаённые трещинки и откалывал всё новые и новые глыбы... И тогда они устали быть скалами, они стали камнями. Большими. Спокойными. Тёплыми. Лёд сменился на снег и снег лёгким белым покрывалом покинул их не находя в себе сил укрыть их от раскалённых лучей великого солнца. И вслед за солнцем приходил ветер. Он шептал самые лёгкие, самые воздушные слова утешения и, вероломный, отрывал всё новые и новые песчинки от них… И от них не осталось камней, а только горячий, очень горячий, песок. Совсем не большой и не огромный, бесчислием маленьких и самых маленьких песчинок тревожился постоянно песок по приходу хоть лёгкого ветра…
Он должен был скоро прийти… Вот же вот… Скоро совсем… обязательно… где-то в далёком возможно даже не существующем мире девочка в белом не сумеет успеть приподняться на цыпочки, как он придёт… Волны качают так мягко, так ласково, что нельзя не успеть…
А он и спешил… Он всегда очень-очень спешил… Но в дороге всегда столько дел, что числом они схожи с песчинками очень горячего песка… Они истекают из ветра ладоней, но от этого их не становиться меньше и в ветренности своей он соперничал с ветром…
Принести с собой радость – что может быть слаще на самый изысканный вкус… Да не найти кому же её… – что может быть горше…
Он принёс ей себя и страшно радовался ещё в порывах ветра спускаясь к синей линии самого горизонта лежавшего уже почти у его ног… И море счастья было почти волшебным и бестревожным во всю свою необъятную ширь… Но горизонт бесжалостно вывернулся почти из-под ног и море зашлось в приступе
