казалось бы что любовь и мы с разных берегов одного моря.
У одного моря на берегу мы проводили июль. Ели раки и пили странный напиток извращённого вкуса похожий на укупоренный по бутылкам из темноты золотой дождь. А ты приставал к ней – пойдём, ты научишься жить как и все! Это неважно совсем, что лагуна лишилась воды. Вода спокойна и отошла лишь от нас. Ненадолго. Не навсегда. Может быть подвернётся случай – сходите за спичками. Или не за спичками. За глотком воды. Добраться б лишь до людей. До тех вон, рядом на берегу. Мы с тобой не встречали людей уже множество тысячей лет… И я подвернулся как случай пошёл. Попросил, поздоровался, полюбил… Много раз уже так – сначала уходишь за спичками или за глотком родниковой воды, а не возвращаешься никогда. После этого всегда так трудно вспомнить всё о себе если и было бы что вспоминать. И как же теперь вам меня называть!.. Назовите м..миня золотой рыбкой. Вода ведь ушла. И оно бьётся об обнажённое дно чтоб сверкать. У вас такие обворожительные спутницы! Две лахма диревня красивые. Обернулся. С моря на всех цунами. Вот чего уходила вода. Я бы вам рассказал про цунами хоть что-нибудь, но было некогда, все мы драпали ноги вверх. Хорошо быть цунами в горах! Потому что есть куда убежать и там с..сиди. Все и сидели. Спаслись.
Мы с тобой возвращались обутые. В сапогах и в носках пряжки по ветру. Мы никому не нужны. Даже себе. И от ветра свободные мы пришли навестить родной дом, что построили мы на берегу мира, ближе к границе сознания. «Как же так?», стоял ты как пень и хлопал глазами ещё об порог. Из тибя середину всю вынули и оставили так. Пока мы путешествовали здесь теперь тёмный лес, зло и юль. Повсюду собачии гнёзда и грязный помёт. Ты сидел и смотрел на где было там самое главное. А потом встал и сразу сказал: «Знаю!». А ведь ты редко знал… И ты подался в тёмный удел, в само собачие логово. Там сидели и всё теперь правили в нелюбовь бандюки озверевше-лохматые. Ты лохматый и сам будулай, но там был предводитель и царь, так такое лохматый, что ты просто гладко выбритый был по сравнению с ним. Но т..т- тибе было не до сравнениев. Ты бежал как безумная конь видя лёд: поскорее взломать всё собой! И лохматое то злое чудище удирало уже от тебя на чём свет: ему было не до сопротивления. Его вохра сидела в кустах и стреляла в т..тибя из лазерного коротко импульсника. Я увидел, подумал успел – «подготовились сволочи!». И т..т-тибе бы помочь, но меня оковал лёд-экран, я теперь был лишь глупым зрителем, нежным, слабым и боящимся за тебя. Как любовь. Только тот пулемётчик тебе ведь не смог повредить. Ты был страшно стремителен, страшно раненый, страшно пошит. В рубахе своей чуть не сподней, с руками голыми… Ты убил к нам принесшего зло. А пулемётчик хлестал и хлестал в твою сторону коротко-частыми лазерными импульсами, когда прилетела к нему простая и всё захлестнувшая финка. Ты убил и его.
И нам праздник и всё наконецтое. Ведь убили, убил ты то наконецтое зло! Вроде жить не тужить. А мы с тобой уже были умные. Мы сидели и думали. Наши женщины плакали потом по секрету от нас и рассказывали как не могли перенести ту ночь, когда пришлось трупы людей убирать, прятать, выдумывать как незаметно, чтобы тебя не от них увезли. А ты всем теперь стал Будулай и барон, и такой справедливый и всё, можешь мир сокрушить, а у прохожего нищего на улице брал прощенья просил… Бабы бают-та… Хорошо хоть ты не слышал то. Только я. Я ведь зрителем. Часто был. Ты лежал на кровати со мной и пытался уснуть как боец. Как честный боец. Нам бы спать. А мне стало так тебя жаль, что я чуть не умер почти. Ты сломал весь тот лёд об с..с-сибя и теперь весь внутри поизранетый… Ты полежи, глаза закрой и постарайся не думать совсем ни о чём. Я буду нежен совсем о т..т-тибя. У миня есть. Ты качайся на волнах, а я теперь ты, а ты теперь я. Я погладил его по ребру острой скуло-щеки и чуть вслух не завыл от тоски, что входила в м..миня. Я т..тибя буду гладить, а ты только никогда не умирай! И вдруг оказалось – целуемся. Сразу два. Было тепло и никак. «С мужиком», навестила сиделкою мысль-медсестра. «Ну и что», отреагировало спокойно сознание, «зато он становится жив». Гладил я и догладился. Так как нежен был и старался тепло тебе влить, как на донорском пункте том кровь нам вливали с тобой, а мы лишние, только смеялись: нам не может помочь человеческая красивая кровь. Левой нежно обвив твою шею, я был с тобой. А правая свелась сверху вниз и под животом нащупав влагалище осторожно и верно проникла, подвернулась, зациклилась. Ты теперь на крючке. Много раз так любовь нас звала. Я был мастер в любви. Я в любви равен тебе в бою. Или превосхожу. Потому что потом ты лежал на спину уже запрокинутый и шептал мне на ухо, что дальше не можешь и восемнадцать раз и что просто умрёшь. А я был прерван тобою в разгаре или может вначале лишь и быть может я только готовился начинать. Но ты был целомудрен и неискушён, делать нечего. И действительно, как это я, это не мастеринг – продлённую серию в первый раз. Но я очень был рад, что ты жив и забыл про войну. Навсегда. Навсегда. Навсегда.
Позёмка
Не зимой...
А и де б мы случились с тобой, а вот так… Ведь и всё навсегда, мы – навечные… Смотришь – я ведь теперь… огонёк…
Так мы стали собой. Так мы стали с тобой. Так снег сразу осел у нас двух на голых плечах… А и были- то мы с тобой никогда не поврозь, даже имя твоё-моё забывал никогда… Ты во мне, я в тебе отражение и от этого в школу пойти мы решили ещё раз… Ведь разное может быть, мы учились там, школа была нам как словно бы дом… родной… нама мать!.. Как она там без нас, это ж мы… И решили пойти… Чтоб проведать там всё… И узнать… Может что!..
Мы пришли, оказалось как, вовремя… Очень школу любили и всё… А теперь – покидание… Почему?.. Может быть вы подумали, что прощальный и бал… выпускной… Выпуск в это жестокое прошлое… Прошлое, потому что должно пройти, нам не надо ведь так… В школе госпиталь был и давно… Дети тоже… И дети и госпиталь… А нам не надо так… Мы не будем, нам только детей чтобы в школе быть… Мы пришли, когда начиналась эвакуация… Бесполезная, знали все, но поделаешь… Когда так… Это очень наверно отчаяние – обучать эвакуации на случай атомного пришествия… Я ещё не до конца понимал тогда атомы мироздания, а они уже начинали уходить с верхних и разных этажей нашей школы далёкого прошлого… Научиться б чему, а тут вот… Эвакуация… Ты же знала про атомы всё и про всё остальное всегда… И поэтому ты была там уже… Чёрный свет и огонь… Ты была среди раненых, помогала, стонала сама, помогала им всем уходить с самых верхних ещё этажей… Там и встретились…
- Уходим всё-таки?..
- Это война…
- Мы – бессмертные!..
- Они не всегда…
К горлу ком, а вдруг вспомнилось, как любил я тебя на Земле один раз… Ты стояла в проёме второго этажа в совершенной растерянности с легкораненным. Я ж был туг на любовь, мир – туман словно дым, и долго-долго соображал, вникая в суть… Но когда докатил, чуть не помер со смеху там, хоть нельзя же… Ты же пёрла его на себе с четвёртого этажа, он же там задыхался действительно и только здесь оказался легкораненным… Причём настолько легко, что уже и влюбился в тебя и уже поцеловать сумел и попытался тебе предложить самое всё нескромное – то ли вместе всю жизнь, то ли прямо вот здесь вот, в школе же, чуть не на лестнице… Ты ж была занята и не помнила, что бывает любовь… Ведь война и уходят все, в безысходность к тому же – куда тут уйдёшь?!. И ты просто и быстро сказала, что нет… Очень резко, наверное, очень решительно… и понятно… Г-х, это нам не занимать!.. И он понял поэтому… И пошёл умирать… Сам… Один… Он не стал даже настаивать, а ты вдруг увидела его… Мальчишка ещё совсем… Child of Asia… Стрелок!.. Ведь он воевал не с пелёнок чуть… В его жизни света почти… А тут ты – родная и тёплая до того, что хоть на самом краю, а успеть… Уж как умеется, а согреться о краешка край… И ты вдруг полюбила его… Раз и совсем навсегда… А он уже был далеко… В коридора конце, поворот… Ты стояла обескуражено и беспомощно хлопала огромными чёрными ресницами по уже приходящим слезам… Как же так?.. Не дала!.. Чудо-воину… В перспективе – богатырю… Я от смеха сгибался в себе!..
- Извините пожалуйста! Девочка, помоги если сможешь!
- Смогу!
- Ты из какого класса?..
