Водомер (Полёт_ли...)
Я открыл дверь и стал в воде. Река окутала глубиной, плыть было легко и сквозь зелёный полумрак всё неслось как крыльями рассекая подводное пространство.
Тот дом… или дурдом… Прибежище стариков и инвалидов… Маленькое отражение большого окружающего мира, которого почти и не существовало здесь. В полутьме окружающего воздуха я пытался понять и спросил «Может быть?». «Вряд ли…», отреагировал кто-то проходивший мимо, но мне было и не сильно смотреть. Я ждал… На локтях я покинул предбанник-прихожую и продирался уже пластуном сквозь ненасытное движение большого города. Город готовился к третьей войне. «Что значит Песнь-Мир?», спросил я у попутчика, сидевшего рядом со мной в городском каком-то автобусе. Попутчик тогда достал деньги, пачкою, многие, уложенные у него на животе под майкой и отдал их все мне. Он сказал «Теперь они не нужны. Теперь нужно оружие». Под майкой оставался у него один пистолет. Мне тоже были они не нужны. Мне и оружие было не нужно. Я вышел из автобуса в двери готовившегося к погрому магазинчика. «Коммунизм?», уточнил я у чёрной продавщицы. Она была невозмутима и я взял банку так и не ставшего мне понятным вещества. Пора было уходить и я торопился домой. Это не был мой дом. Это было одно из моих последних прибежищ и там уже прошла волна неуюти. Чтобы не опоздать, я отвлёкся на второй адрес. Там ещё всё было в порядке, но ждать волны было недолго, я и не ждал. На локтях, серым городским пластуном полз я по улицам и взгляд мой тосковал по многим поколениям ключей от запертых и незапертых, от наглухо заколоченных и брошенных в спешке распахнутыми, от разных многим, но объединённых одним – от больше ненужных, входных дверей. Ключи выбрасывали демонстративно и массово, и ключами были усыпаны канавы вдоль дорог, по которым я полз. Люди искали оружие. «Для чего высотой так смешно?», спросил я у одного спешно бегущего и понял давно, что одним из самых сильных видов оружия в этой войне будет безоружность.
Я вынырнул из хрустально-зелёной речной воды на солнечный песчаный берег. «Берегите себя!», сказал я рыбаку и не поняв пошёл искать мост. Перейти через мост всегда было подвигом. Мост рассыпа́лся раз за разом, но не всегда. А всегда лёгок был и красив, потому, наверное, что был ближе всех к небу. Волной той смыло его… Я стоял и с подругой смотрел на остатки великого прошлого. Я прекрасно знал, что из прошлого мы совершим великое будущее, и мост будет восстановлен и ещё более могущ, но пока лилось мне в душу стоять и смотреть. Как печаль крадётся и, вкрадываясь, надрывает мне нежно так нутрь – насмерть…
И опять ехал я на деревенском пыльном автобусе в страну гор и великого ша́баша. Я не был силён, меня самого гоняло как мёртвую крысу по жутким, но прекрасным внутри подземным подвалам. Но они ждали меня видимо как самого главного и мне не совсем в радость был ша́баш их… Я успел как раз вовремя. Волна, огромностью своей сравнивающая зелёные горы, поднялась из моря и шла на привычные пляжи людей, через места моего несокрушимого детства. Я знаком уже был с людьми. Они бежали и прятались от того, от чего убежать было просто никак. Огромная волна шла по горам и они пытались уходить в горы, дальше от берега… Остановил их огонь. Горы поступились обычаем и, нарушив незыблемость, пропустили сквозь недра великий огонь навстречу большой той волне. И с совсем уже мало людей мы остались на самой вершине пока на мгновенье нетронутой ни огнём, ни водой. Мы прокрались в спасенье во щель… В щель горы, в пещеру как мы хотели так думать – спасения. Там было спокойней пока и кромешный ад переливался по-другому – стонами раненых и страхом укрывшихся. В неумелых молитвах постигался их страх… Я задержался на входе в убежище, потому что не спешил, а в скромном углу из тьмы и её собственного света сидела она. Женщина с грудным ребёнком на руках, которой не могли коснуться ни страхи, ни тьма. «Мы умрём?», думали люди сквозь меня обратив надежду и боль свою к ней. А у меня с самого сотворения мира были нелады с их безнадёжной надеждою. «Нет», сказала прематерь с младенцем моей глубоко надёжно запрятанной радости, «Поздно. Вы все уже умерли давно. И даже конец света давно уже кончился… Это ад». От простых тёплых слов стало мне горячо, огонёк мой внутри забился о грудь горячей и я покинул предел, разрывая кромешную тьму о прозрение…
Я очнулся в доме из будущего. Я узнал его по квадратной стерильности и теплу на душе, несмотря на телесную ещё жёсткую боль. «Мы тебя еле вытащили. Ничего, теперь будет спокойно. Ты жив», сказала Эйльли, а я не мог говорить. «Что… было… со мной?», я не помню даже говорил я или думал во сне. «Расстрел», улыбнулась она, «О серую стенку глазами. Не привыкать?». Серую стенку я помнил и сквозь тяжесть ресниц вспоминал изобретённое мной в каком-то сражении «Не привыкать!». Остальное оставалось за рамками. «Ты когда-нибудь вспомнишь потом…», сказала Эйльли капельку грустно над мной, «Ничего. К тому времени, когда ты начнёшь вспоминать, тебя уже многое не устрашит. Посмотри сквозь окно. Это очень далёкий наш век». И я увидел окно. Свет и солнце прекрасного будущего сквозь безграничный квадратный проём… «Люди… умеют… летать?», спросил я. «С тех самых пор…», улыбнулась она, «Отдохни. Мы с тобой полетим»…
Вокзал надрывался о тьму. Поезда приходили и отправлялись не дождавшись меня. Я шёл сквозь вокзальную тьму и не мог найти выход. К поезду я опаздывал навсегда… Выйти в город, увидеть улицы, пройти сквозь подземелья метро… Я спускался на эскалаторе в тьму моих бесконечных проходов… Коридоры из полусвета и тьмы тянулись своим протяжением сквозь меня… Здесь. Дверь-проём в жёлтый свет. Больница для таких же безумных как я. У вас болит зуб? Или совесть? Или вы просто больше не можете? Это здесь. Добрая доктор в белом халате провела до кресла из тьмы. Подождите немного, я скоро вернусь, а становилось легче и жёлтый свет ласкался палатою о белые стены. «Мы здесь выживем», простая сентенция посетившая мозг прикрывала ладошкой глаза. Я спрыгнул с поезда и побежал рядом с ним, пытаясь то ли нагнать, то ли перегнать, но придорожная насыпь терзалась с под ног, и быстрей, и быстрей, и быстрей исчезала в глазах – я взлетал над насыпью и над собой...
Стадион был прохожим и мимо него вышел в парк. Парк был днём и деревья высокие пронизались солнечными лучами с выси, и мне стало до смеха больно смотреть на солнце. Я шёл по парку, через аллеи дня и искал, наверное, вечера. Я нашёл… Вечер сидел на троих в затемне. Я уже видел его таким, тогда – когда не мог пробраться к лифту и дорогу преграждал поломанный танк. Вечер мне не светил, но зачем-то был нужен и всё. Возможно я просто хотел спросить про авоську у него, как тогда, когда оказался один, но с друзьями надёжно прикрывавшими моё отступление через одну на всех комнату. На троих было очень давно. И поэтому кончилось. Видно мне и бежать. Но зачем, если вечер уже. И нас постиг пессимизм. Жизнь не казалась нам радужной и мы ушли под луной. Из парка. Совсем. Мы пришли в кинотеатр, который был очень древен и пуст и стены у него одной не было, и сидели, и думали, что мы дети галактики, только очень уж дети – послушные. До наоборот. Скажут быть на троих – мы и пьём. И не скажут – так пьём. И хорошего от этого так мало в нас, что мы стали героями. Героями светлого прошлого. Один из нас стал полярным лётчиком и собирался в полёт, мужественно и просто прощаясь со своими детьми на всю полярную ночь, которую ему предстояло провести среди льдов. Другой был человек, его друг, и товарищ, и брат. Он спокойно его провожал – инженер. А мы вдвоём ушли в пионеры – готовиться к повседневному и бессмертному подвигу.
Мы нашли деньги там во дворе и закопали их в глубокие ямки, насовсем, чтоб тревога по ним не питала больше людские сердца. Я ушёл на завод. По огромным и чёрным цехам пробирался я к светлому созвездию библиотек. Мне помогали огромные надо мной, умные, трудящиеся и добрые машины и мои просто товарищи. Я вышел в зал. Зал границ не имел. В нём не просто и наверное уже и незачем было быть пограничником, потому что через высокое стекло под его куполом лились на всех солнечные лучи. Солнечных лучей хватало на совсем всех и книги стояли притихшие, ожидающие рук решившихся на постижение одного из великих эпизодов времени и пространства. Я выбрал жизнь, которая мне нравилась уже очень давно и сел читать…
«Мишка, очнись!», тряс меня за плечо Том и вовремя. Плюшевый мишутка над пропастью размышлял о неразмышляемом. Том был прав. Я очумело посмотрел в его чёрную рожу осознавая возможность существования людей с чёрным цветом кожи – Том всё-таки был негр. «Мишка, полчаса тебя уже трясу. Пойдём на Виском, туда снегоход привезли!» Зачитался я… «Сам ты – Мишка!», сказал я и посмотрел в книжку ещё… Мишутка обстоятельно лез на сосну… В гости… К белочке… Пропасти больше не было… «Навсегда», подумал я заклинание. «А ты – Том!», засмеялся Мишка теперь, «Негритос паскудный…». «Очкарик ты всё-таки. Смерть бледнолицым!», согласился я. Так заругавшись по древнему пока не слышат взрослые мы пришли в состояние лёгкого внутреннего блаженства и побежали к Виском – смотреть
