мимо идти. Всё открыто, со всех сторон верно и правильно. Жаль мимо. Ну ничего. Я и шёл. По подвалу избитому крыс. «Для чего вы, норушки, все мокрые?», думал я и они отвечали в ответ «Пошёл вон!». Я причины не знал. А у них без причины не выспросишь. Не допытаешься. И я пошёл. Темнота и кромешный недом. Дёна дно. Я замёрз.
И дорогою горной пошёл я опять в край надгорних лесов. Куда заведёт только знал. Привело не в укром. Места были родные до бо́льного. Бо́льным и отдалось. Я у дома и не был совсем. Возвращаясь назад. А ведь он говорил «Не назад. Куда сможешь иди. Но не назад». Но так случилось – верталсь. И по первым шагам аж повыхолонул. За кустами мёртвый солдат. Лежал и улыбался бы небу, да было ему не до того… А дальше пошло. Мёртвых много. Больше, чем нас. И дорога по зелёному горнему лесу обратилась в мой ад… Но я выбрался мимо мёртвых всех их. И остался внутри непокой. Лучше бы я на троллейбусе уехал кататься от них. Ведь троллейбус давно уже ходил по новому далёкому от меня и от моего понимания маршруту. Я в нём ехал и ждал, когда будет ведь здесь поворот. Но поворот не случился. Случилась ночь и мне негде теперь было переночевать. Я пришёл тогда к одному из старых товарищей и мы пили с ним крепкий горячий чай. А потом мы пошли провожать. Друг друга, потому что и он в том доме не жил, как и я. А двоим ночь была не страшна и мы думали тогда в ночном городе – чтоб чего сочинить. Раз всё равно все ведь спят, а нам тоже не сказочно – холод, ночь. Сочинили – пошли остановку искать. Автобуса. «Здесь где-то была», утверждал мой товарищ по выпитому, «Я же здесь коренной. Я квартал этот знаю как пять». Мы мотали четвёртый квартал возле всё одной и той же серой стены какого-то непроходимого предприятия. Хорошо хоть давно уже был день. Хоть искать казалось полегче нам. Но остановки-то не было. Автобуса. «Коренной – это зуб!», безапеляционно заявил я наконец. Гад, автобусы даже были. Туда-сюда ездили. Значит остановка ведь где-то была. Но не у нас. У нас не было. «Коренной ещё бывает «Москвич», заметил приятель раздумчиво. «Как это?», я не знал. «Ну машина такая, с корнями. Вся заплетена…» «Заплетена?!», я слегка протрезвел, «А ты что расскажи-ка мне пил?» «Чай. А ты?», мой приятель стоял, думал и спрашивал одновременно. «Тоже вроде бы чай», я с трудом вспоминал. «Какой там чай!», закричал товарищ мой издалека уже, «Выходи из круга скорей! Нас ввинтило! Автобус ушёл. Это день! Нам пора по домам». Я очнулся не сразу от оторопи, а когда очнулся – аж оторопел. Мы стояли уже во дворе. Института того или техникума, переоборудованного то ли под штаб, то ли под гестапо какое-то. И нас там расстреливали. Нас была целая шеренга построена, хорошо хоть лицом к солнцу, а не к стене. На стене – там чего интересного? Может кто-то напишет, что хуй, но на том весь предел и заканчивается. Я на солнце любил посмотреть. Хотя всё ж уроды эти с их кислотными автоматами слегка всё и портили. Их, конечно, лучше бы не было. Нас до этого вывели из временно оборудованных камер, посчитали, построили и вот – здесь. Красота почти что. Если бы не расстрел. И когда потянулись по нам чёрные струи их всепожирающей кислоты из стволов – я посмотрел на солнце и оттуда ушёл… В библиотеке мне лучше ведь было всегда. И тогда я сидел в библиотеке далёкого будущего и читал книжку про себя. И про наш расстрел. Очень нравилось. Захватывало дух и всё прочее. Я мечтал о том, как оказался бы на месте героя и, посмотрев на солнце, ушёл бы от них навсегда. В этом месте Тому давно уже пора было трясти меня за плечо. «Зациклило?», кричал он мне в ухо в таких случаях и конечно вытягивал. «А может я Том?», подумал я, «А Мишка спокойно висит на Вискоме сейчас и смотрит, как выгружают на лёд снегоход. А я забрался в библиотеку с утра, что не очень на меня похоже, если я Том. И в итоге меня тут зациклило». Я в испуге потрогал очки. Нет, я Мишка. Очки не наврут. Тома всё-таки не хватало. Очень. И он пришёл. «Мишка, ты что? Я тебя всё утро ищу! Ты зачем не в центральную библиотеку забрался? Запутался?». Я оглянулся по сторонам. Действительно, в полумраке древних сводов я сидел в библиотке на какой-то уже и неведомой мне окраине Города. Надо мной не было солнечного купола. «Вот занесло!», подумал я и сказал Тому «Мишка, если ты перестанешь орать, мы сейчас же уйдём искать вход в древнее подземелье, про которое я только что прочитал». «Ну давай, Том, пойдём», согласился он сразу, покладисто. Что-что, а подземелья-то Мишка любил. По дороге нам встретился дяденька. Он шёл и несуразно размахивал руками, как колобок. Мы его сразу поэтому-то и заметили. «Дядь, дай в очки посмотреть!», попросили его. Пока мирно и просто – хорошие. «У него же вон есть», стал дядька жадничать непонятно и почему. «А Мишка мне не даёт!», сказал Том и я демонстративно упрятал окуляры в карман. Различить нас стало практически невозможно. «Том всё врёт», сказал я. Дяденька подумал и пришёл к неутешительному для кого-то из нас выводу: «Тому дам. Мишке нет». Хорошо хоть мы сами запутались, а то б точно кто-то из нас бы обиделся. Что не ему. «Давайте!», протянули мы руки вдвоём. «Постойте!», дядька не осознал. Пока. «Только Тому!». «Ура!», сказал я, а Мишка сказал «Так всегда…». И обиженно выпятил красную на чёрном губу. «Погодите!», дяденька чуть ошалел, «Мишка – ты?». «Мишка – я», я вздохнул и протянул руку, «Давайте уж ваши очки» «Нет», сказал дяденька строго, «Очки Тому». И добавил уже менее немного решительно «Смотреть». «Ура!», сказал Том, «Только Том это он. Хорошо хоть у меня свои очки есть. Я и не завидую!» «Не очень понял», дяденька немного вспотел, «Кто из вас Том, а кто Мишка?» «Ну, дяденька, и даёте вы!», искренне возмутились мы или вместе или по очереди, «Вы что – белое от чёрного отличать не умеете? Я – Мишка. Он – Том. Один чёрный, другой белый. Тут ведь путать уметь вовсе нечего!». «Ты Том?», спросил дяденька Тома. «Нет!», честно признался я. А Том сказал «Бе-едненький! С таким зрением вас даже в дальтоники не возьмут, не то что в космонавты! Вы хотели кем стать, когда были маленьким?». «Бухгалтером», совсем уже неудачно пошутил наш дядичка. «Вот видите…», утешительно сказал Том, взял с протянутой руки очки и передал мне – смотреть, а дядичке вместо «спасибо» сказал «Ну ничего». Потому что на самих нас Дейнека с его лётчиками будущими отдыхал, так как мы были будущими – космонавтами. Я посмотрел в очки и Тому дал посмотреть, а дяденька как нас только и вытерпел. Тогда мы сняли очки, я вытащил свою фланельку, и аккуратно их протёр, и передал дяденьке. И тогда мы сказали вдвоём «Дяденька, большое спасибо! Вы – очень хороший, добрый и терпеливый человек!». И повернувшись ушли, решив между собой по дороге потом, что когда мы первый раз в космос полетим капитанами кораблей, мы обязательно дядичку этого нашего найдём и возьмём с собой. Пусть летает – у нас небо звёздное.
Я поднимался по широкой, очень широкой терассе очень гладкого камня в светлом городе вверх. Там наверху он и был. Кинотеатр. Я потянул на себя массивную дверь и вошёл в одну из его колонн – в кассу. Как пальцы только не замёрзли о камень ручки двери. Я встал на цыпочки и протянул в окошко всё золото, что было у меня: «Тётенька, дайте билет». Ночь настала прямо в лесу. Я умел видеть волков и медведей и разных зверей, пробиравшихся по ночному лесу за мной. И я уходил. Я погладил их всех на прощание, до утра, и оказался у домика на краю крохотных выселок. Здесь бы тоже был лес, если б не этот тёплый падающий округ жёлтый уютный свет. «Я вернулся», подумал я, «Как долго я спал…». Тихо стукнул в ночное окно и девчушка выглянула и исчезла, будить древнюю как мир старушку – встречать. Я посидел немного в горенке и понял тогда – насколько же я стал сед. И я не стал уезжать, я остался совсем, но чудовищные параллели уже выворачивали руки мне и сознание, и автобус уже готовился пройти мимо кладбища… С ужасом наблюдал я собственную свою память и постигал, как удалось всё-таки окружавшей меня реальности извернуть мою суть и исказить великое Действие. Изощрённо корёжа прошлась реальность по миру недотрагиваемого и я стал – лёд. Онемел о уран стон-нефрит. Крестик выломал крылья и оставил лишь взгляд. Глаза на́ги. Я смотрел в горизонт. Горизонт – это наше бессмертие. Уж это-то я ещё знал и поэтому, не колеблясь ни разу ни капельки, сел в автобус нацеливший фары на кладбище…
Было утро, легко-серое утро начинающегося. «Вы не знаете о какой погоде на сегодня мы договорились?», переговаривались негромко между собой соседи по автобусу, а я смотрел за новый микрорайон, за которым оставалось старенькое городское кладбище. Кресты и плиты узкой серой полоской были эстетично врисованы в шедевральный облик горизонта и я подумал, что легко-серое утро сегодняшнего дня было производной этой нежно-серой полоски. Да, когда-то там был похоронен и я, но это не имело основного значения, я лишь с теплом вспомнил о чёрном камне и посмотрел на кабину шофёра. Было пора. Шофёр закончил оформление дежурных бумаг и мы тронулись с конечной станции. Мы ехали в недалёкий какой-то полузнакомый городок, но это было не очень существенно. Главное – мы ехали мимо кладбища и дорога была утренней, радостной, солнечной. Лёгкая прохлада ещё тревожила меня, когда я попросил остановить где-то прямо в пути и вышел из автобуса на эту полупросёлковую дорогу. Впрочем асфальт был, и идти было удобно, и от солнца – смешно. Наши тоже там вышли и не знаю откуда. И мы пошли по дороге вперёд – в лагерь всё-таки мы опаздывали. Но в лагерь мы так и не добрались. Свечерело и приходилось тормозить попутки по всему темнеющему осторожно пути. Жёлтые стрелы озаряли нас жёлтыми снопами света и проносились мимо, и мы брели обречённые на ночную дорогу и возможно на ночёвку в лесу. Но тропа то была наша, правильная. И мы не боялись ни ночи, ни деревьев. Больше того,
